|
Наум Шафер. День Брусиловского Прощание с Казахстаном
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 |
Так в трудах и заботах пролетали десятки лет. Тяжело раненный, изнемогая после всех хирургических и косметических операций, ты дал понять, что пора уже кончать, пора на покой. Да и мне тоже уже настало время прощаться. Я хотел оставить тебя доживать твою трудную жизнь на старом пепелище, но твоя новая хозяйка оказалась жестокой безжалостной фурией, и доверить тебя ей я не мог. Это было бы позорное предательство. И вот ты совершил свой, вероятно, последний переезд в школу №94 по проспекту Гагарина, 135. В этой школе есть люди, умеющие уважать заслуженную старость. Здесь тебя в обиду не дадут. Прощай, мой старый, добрый друг, и прими от меня земной поклон. Прощай".
Трудно описать, какие эмоции я испытал, цитируя литературный этюд моего незабвенного Учителя. Ведь за этим роялем сидел когда-то и я, но только не барабанил по клавишам, а робко и простодушно пытался воспроизвести свой "Вечерний вальс" – о чём я уже писал в одной из предыдущих глав.
Но дело здесь в другом. Я подумал, что Брусиловский, как и Дунаевский, если бы не занимался композиторским творчеством, то стал бы замечательным писателем. Какой изящный литературный стиль, где за элегической грустью скрывается бурная жизненная энергия чувств, очеловечивающая обычный музыкальный инструмент, который является всего лишь подспорьем в творческой деятельности! Это ведь золото чистой пробы. И какой изумительный хоровод нежных, добрых и отзывчивых чувств, аннулирующих собственную иронию при оценке конкретной личности или общественных событий, а заодно заглушающих горькую обиду на коллег и властные структуры!
В процессе написания этих строк у меня состоялся телефонный разговор с алматинским учёным-химиком и литератором М.А.Илющенко. Будучи знакомым с некоторыми главами из моей книги до её выхода в свет, он удивился, почему я ни разу не упомянул имя талантливого и экстравагантного художника Сергея Ивановича Калмыкова, которого именно Брусиловский переманил из Оренбурга в Алма-Ату. Да, был такой момент в жизни Евгения Григорьевича, когда, помимо всего прочего, он обогатил Казахстан неординарной личностью, обретшей всемирную славу, увы, уже после своей смерти.
Помню, помню я этого нестандартного человека, которого выразительно описал Юрий Домбровский в романе "Хранитель древностей". Каюсь, каюсь, я тоже принимал его за ненормального, от которого следовало держаться подальше. Но не так-то легко это было сделать. Калмыков мог появиться в любом неожиданном месте с возгласом "Белую берёзу заломаю", пристально вглядываясь в каждого.
Именно с таким возгласом Сергей Иванович возник передо мной и Колей Ровенским, когда мы сидели на скамейке в сквере напротив алма-атинского Главпочтамта. Это было весной 1955 года, когда Ровенский годом раньше закончил филологический факультет КазГУ и уже пристроился в отдел критики журнала "Советским Казахстан", переименованный потом в "Простор". Мы оба поднялись со скамейки, Калмыков пожал руку Ровенскому, а затем уставился на меня, не говоря ни слова. Его помятое лицо с голубыми глазами выражало осторожное любопытство, на голове красовался какой-то немыслимый убор, а на плече болталась мешковитая торба с позванивающими бубенчиками. Минутное молчание прервал Ровенский:
- Вот, Сергей Иванович, представляю вам моего товарища Наума Шафера, который к ужасу знакомой вам Татьяны Владимировны Поссе превратился в Нами Гитина.
- Это как понять? - встрепенулся Калмыков. - Мне нравятся непредсказуемые превращения.
- Дело в том, что Наум зарекомендовал себя литературоведческими способностями, но вместо того, чтобы их развивать, зачастил к вашему протеже Брусиловскому и стал сочинять песенки под псевдонимом Нами Гитин. Мало того, замахнулся даже на оперу по роману Лермонтова "Герой нашего времени".
- Но это же дьявольски интересно! - воскликнул Калмыков.
- Да что ж тут интересного? - отреагировал Ровенский. - Он не станет ни композитором, ни писателем.
- Почему?
- А потому что вместо первого и второго, он придумал третье: систематически бегает по различным учебным заведениям, по клубам, фабрикам и заводам с лекциями о Дунаевском. Понимаете? Вместо того, чтобы пропагандировать свою собственную музыку…
- Дунаевский... Дунаевский... - задумчиво произнёс Калмыков, - глядя куда-то поверх наших голов. - Значит так... У Бетховена есть "Лунная соната", а у Дебисси - "Лунный свет"… Кроме того, у Гленна Миллера есть джазовая "Лунная серенада", а у Чезаре Биксио – прекрасная неаполитанская песня с таким же названием... А вот у Дунаевского есть "Лунный вальс"… -И затем мгновенно выпалил тыча пальнем в мою грудь: - Вот ради этого гениального "Лунного вальса" я прощаю Дунаевскому всё остальное,- и стремительно удалился, позванивая бубенчиками.
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 |
|