- Вот вы по уши погрязли в поэзии Лермонтова, - сказал он. - Но неужели вас никогда не привлекала духовно-чувственная поэзия Пушкина?
- Что вы, Евгений Григорьевич! Я сочинил даже две песни на стихи Пушкина - "Бесы" и "Зимний вечер".
- "Зимний вечер"? - переспросил композитор. - Вас что - не удовлетворила музыкальная насыщенность Михаила Яковлева?
- Даю вам честное слово, Евгений Григорьевич, что я сочинил мелодию, не зная, что музыка была создана еще при жизни Пушкина его лицейским другом. Пластинка с романсом Яковлева в исполнении Козловского ко мне попала полгода спустя. А до этого, на уроках пения в школе, мы хором пели "Зимний вечер" на мотив народной песни о Cтеньке Разине "Словно море в час прибоя". Вот я и решил создать самостоятельную мелодию.
- И вы можете мне показать ноты?
- Евгений Григорьевич, ноты остались в Акмолинске...
- Но мелодию-то вы помните? Если да, то напойте. Мне интересно, как вы прочитали стихотворение Пушкина.
И, к своему великому удивлению, я напел довольно удачно весь романс, причем заметил, что композитор слушает внимательно и серьёзно.
- М-да, - произнёс он, когда я закончил. - Просматривая вашего лермонтовского "Узника", я сказал, что к Рубинштейну вы ничего не добавили, хотя в целом номер получился приличным. А сейчас скажу: к Яковлеву вы, пожалуй, кое-что и добавили. Видите ли, у Яковлева на первом месте - душевное смятение поэта, запертого в глуши. Единственный его собеседник - любимая няня. Отсюда - убыстренный темп, символизирующий бурю чувств в душе поэта под влиянием реальной бури, которая "то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя". А у вас - культивация грустного одиночества человека, хотя рядом - "добрая подружка". Подружка-то рядом, но единственное, чем она может в данную минуту помочь поэту - это выпить с ним на пару. - И маэстро, подойдя к роялю и по памяти проиграв две фразы из моего романса, заключил: - Я не хочу сказать, что вы превзошли Яковлева, но явно расширили смысл пушкинских стихов, избрав ритм грустного медленного вальса...
Затем, после некоторого молчания, оживленно заговорил:
- А знаете, почему-то другое, не менее популярное стихотворение Пушкина "Зимняя дорога" до сих пор не нашло полноценных музыкальных интерпретаторов. Мне известны более десяти попыток, сделанных ещё в дореволюционные времена, например, попытки Алябьева и Кюи. Всё это довольно бледно, маловыразительно, скучно, хотя и профессионально. Как ни странно, более удачные интерпретации появились в советские времена. Например, у Шебалина. Это - прекрасный образец хоровой музыкальной культуры. Но вот беда: опус Шебалина предназначен для академического исполнения. А здесь требуется певучесть в народном стиле, нечто под вид старинного романса и фольклорной песни. Попробовал, кстати, и Тихон Хренников, оригинальный мелодист. Но у него, увы, получилось сплошное лалаканье.
- Евгений Григорьевич! - чуть ли не торжественно воскликнул я. - Мне известен очень красивый романс, хорошо раскрывающий поэтику "Зимней дороги". В моей коллекции есть пластинка какого-то неизвестного композитора Шусера, и мне кажется...
- Стоп! - перебил меня Брусиловский. - Вы меня опередили. - Я как раз хотел сказать, что какому-то Шусеру удалось ближе подобраться к пушкинскому тексту, нежели маститым Алябьеву, Кюи и Хренникову. С Сашей Шусером и его женой Мариной Черкасовой я, кстати, знаком ещё по ленинградскому периоду.
- А почему такая фамилия - Шусер?
- Ну... я с ним был не в таких уж тесных отношениях, чтобы допытываться, цыганский ли он еврей или еврейский цыган. И у Марины я тоже не допытывался, почему она, породистая русская дворянка, вдруг вздумала стать исполнительницей цыганских песен и романсов. А "Зимнюю дорогу" я слышал в её исполнении где-то в середине тридцатых годов. О том, что существует пластинка, впервые слышу от вас.
- Да! - продолжал торжествовать я. - Голубая этикетка Ногинского завода! А на обратной стороне - другой романс Шусера на стихи Пушкина: "Не спрашивай, зачем унылой думой среди забав я часто омрачен".
- Такого романса я не слышал, - признался маэстро. - Но я не договорил, почему Шусер, создав самую симпатичную музыкальную версию "Зимней дороги", так и не дотянулся до уровня пушкинских стихов.
И композитор принялся рассуждать о поэзии Пушкина, требующей особого музыкального прочтения. Тут мало найти красивую мелодию для передачи эмоционального настроя лирического героя. Тут надо проникнуться ещё и философским мироощущением поэта, разгадать его оптимизм даже в неизбывной грусти, обозначить тонкие переливы драмы в светлую надежду. У Шусера же получился просто очень приятный чувствительный цыганский романее с утрированной меланхолией.
И уже провожая, Брусиловский остановил меня у двери и с несвойственным ему смущением сказал:
- А знаете, в пору своего юношества, еще живя в Ростове, я однажды тоже попытался сочинить музыку к "Зимней дороге", но у меня ничего не получилось... Почему бы вам не попробовать?
- Евгений Григорьевич, что вы говорите! У вас не получилось, а у меня должно получиться?! Да я просто не посмею...
- А вот такой оборот разговора мне уже не нравится. Творец должен всегда сметь! Иначе он попадёт в застой!
- Но не могу же я соперничать с вами...
- Зачем соперничать? Просто попробуйте музыкально прочитать "Зимнюю дорогу".
- Прямо сейчас? Сегодня?
- Сегодня, пожалуй, нет. Вам не следует отрываться от "Печорина". Просто имейте в виду, что "Зимняя дорога" до сих пор нуждается в конгениальном музыкальном прочтении. Сумел же малограмотный Арманд обставить маститого Шостаковича... Мало ли парадоксов в музыкальном мире... Ну - до свидания, дорогой Наумчик. Наверное, к следующему понедельнику я дождусь благоприятной вести, касающейся вашего будущего.
И хотя ожидание "благоприятной вести" посеяло в моём сердце смутную тревогу, я уходил от маэстро одухотворённый и счастливый. Никогда, повторяю, он не был столь мягок и ласков, как в этот раз. Тревожное чувство заглушалось умиротворённым затишьем. Глаза мои были открыты, но я ничего не видел и не догадывался, что это усыпляющее затишье предвещало неминуемую бурю.