Наум Шафер. День Брусиловского

Романтика нетипичных испытаний

Но странное дело. Как только у студентов филологического факультета началась педагогическая практика в школах Алма-Аты, я забросил свою музыку и то и дело увиливал от законных "понедельников" у Брусиловского. Извиняясь по телефону, я в ответ слышал угрюмое, заикающееся бормотание, из чего сделал вывод, что маэстро страшно недоволен. Но я находился в состоянии педагогического экстаза и не догадывался о пагубных последствиях своего нового увлечения.

А вообще-то, как выяснилось позже, это было вовсе не временное увлечение, а пробуждение глубоко спрятанного педагогического призвания. Забегая вперед, скажу, что будущие сотни моих учеников и студентов, не имевшие обо мне представления как о композиторе и писателе, запомнили меня прежде всего как педагога, благодаря которому они не только по-настоящему приобщились к литературе и искусству, но и познали самих себя, чтобы выбрать главный путь в суровой и многосложной жизни.

Но тогда, в начале 1954 года, вспыхнувшая страсть к педагогике оказалась отягощённой новыми психологическими переживаниями. И то, что я сейчас расскажу, несомненно, вызовет смех у современного молодого читателя, который, расставшись на некоторое время с Интернетом, всё-таки возьмёт в руки мою книгу и даже дочитает её до конца. Наташа Капустина, с которой мы уже успели договориться о будущей неразлучной жизни, вдруг засомневалась в наших обоюдных целомудренных чувствах. Дескать, что это: дружба или любовь? И она предложила написать характеристики друг на друга с хладнокровным перечислением взаимных недостатков.

Эти длинные характеристики сохранились в моём личном архиве, и я мог бы процитировать их полностью как документ эпохи, когда у влюблённой парочки, кроме гуляния "под ручку" и мимолётных поцелуев, дело дальше не шло: девичья честь (за редким исключением) свято береглась до посещения ЗАГСа и законной свадьбы. Но цитировать не буду, поскольку эти два документа займут много места и отвлекут от главной темы. Коротко добавлю лишь кое-что из последующих деталей.

Когда Наташа убедилась в искренности моего опуса, она решила устроить дополнительный экзамен для нас обоих. Вот мы, мол, ежедневно встречаемся, ходим на пару в библиотеку, в оперный театр, в филармонию, много беседуем о прочитанных книгах... Достаточно ли это для проверки чувств? Наши отношения следует рассмотреть и в других аспектах. Может быть, мы просто привыкли друг к другу? А привычка - это не любовь и даже не дружба. Давай заодно проверим: можем ли мы жить друг без друга? Попробуем, к примеру, не встречаться в течение месяца. Если не затоскуем, значит, наши отношения - мираж и обман.

В общем, - заключила Наташа, - в течение месяца не смей подходить ко мне. И я к тебе тоже не подойду.

А педагогическая практика была в разгаре. Студенты посещали уроки опытных учителей, а учителя, в свою очередь, отсиживались на уроках практикантов и затем обсуждали их.

Если я сам не давал урока, то обычно сидел на последней парте и, слушая в пол-уха, строчил либретто "Печорина", памятуя, что Брусиловский не извинит мне длительного простоя. И вот я сижу и пишу, одновременно поглядывая на неприступную Наташу, которая стоит у доски, ведёт урок русского языка, пишет какие-то предложения, чертит схемы... Я заранее знаю, что после проведённого урока у меня, в отличие от других студентов, не будет права подойти к ней и поделиться впечатлениями. Чувство горечи приобретает своеобразную мозаику, которая трансформируется в обиду на весь женский род. И в дуэльной сцене я вкладываю в уста Печорина слова, которые отсутствуют у Лермонтова:

Грушницкий!
Поверьте, что не стоят женщины того,
Чтоб из-за них стреляться.
Помиримся - и вот моя рука!

(Протягивает руку).

Прошёл месяц - и Наташа первая прибежала ко мне. Это случилось уже после разрыва с Брусиловским, но я опять сознательно нарушаю хронологию, чтобы закончить определённую тему, а потом возвратиться к предыдущим событиям. Постучав в "мужскую" комнату, Наташа вызвала меня в коридор общежития и сразу выпалила:

- Я соскучилась по тебе, Наум! А ты? А ты?

- Тоже, - милостиво и спокойно выговорил я.

- Вот и хорошо! - возликовала Наташа. - Значит, мы выдержали испытание разлукой. И, представь себе, сегодня в оперном - снова "Руслан". Сходим вместе... Не возражаешь?

- Не возражаю... Тем более, что тебе надо подучить балладу Финна. Ты воспроизводишь её фальшиво.

И вновь наступили для нас счастливые дни. Мы шли из оперного театра по тёмным улицам, распевая глинкинские мелодии. Ночная Алма-Ата была прекрасна, она располагала к романтическим разговорам о нашем светлом будущем, о бескорыстном служении нашей великой стране, нашему героическому народу, нашей родной Коммунистической партии, в которую мы тогда верили свято и непогрешимо. Да, да, мы находились в состоянии хронического заболевания партийными декларациями, которые казались чистыми и благородными, несмотря на отдельные догматические несуразицы.

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter