Наум Шафер. День Брусиловского

Романтика нетипичных испытаний

К концу 1953 года я был загружен подготовкой к зачётам и экзаменам. Тем не менее урывал время для нотной писанины и приходил по понедельникам к своему Учителю. Продолжая размышлять о возможном уходе из университета, я иногда испрашивал совета у мудрого и ядовитого Бруно Локка. Однажды он изрёк такую тираду:

- Ты рвёшься из провинции в провинцию. Зачем тебе Свердловск? Если уж тебе суждено провалиться, то провались в Московской консерватории. Коль упасть - так упасть с хорошего коня! Твоим маяком должна быть Москва!

И я стал снова подготавливать своих бедных родителей к возможной перемене в своей судьбе. Привожу полностью одно из моих писем, сохранённых мамой:

"9/XII-53 г.

Дорогие мама и папа!

Пишу накоротке, ибо тороплюсь в оперу.

Получил вашу посылочку в целости и сохранности, угостил своих друзей по комнате, они тоже меня всегда угощают.

С Москвой всё неопределённо. Когда я об этом сказал Брусиловскому, он возмутился: "Какая Москва? Вы должны думать не о Москве, а о Свердловске". Он всё чаще и чаще намекает мне, что нельзя раздваиваться, нужно выбирать между университетом и консерваторией. Никогда я ещё не был в таком затруднительном положении. У вас совета не прошу, потому что вряд ли вы что-нибудь сможете мне посоветовать.

Целую крепко вас и Лазаря.

Нами".

А 15 декабря в очередном письме принялся снова рефлексировать: "Мне уже что-то расхотелось ехать в Москву. Не знаю, какое у меня будет настроение летом, а пока не хочется".

Конечно, мне хотелось немного успокоить родителей, зная, что предыдущее письмо могло у них вызвать панику. Нo главное заключалось в другом. Я старался всеми силами настроить себя на разумный лад и, иронизируя над собой, представлял в воображении будущую встречу с ректором Московской консерватории. Ну, допустим, заявляюсь к нему в кабинет и сообщаю, что образование моё - это периферийная музыкальная школа по классу фортепиано, причём домашние задания выполнял дома на балалайке, поскольку другого инструмента не имел. "И что? - спросит ректор. - Вы хотите прямо в консерваторию, минуя музыкальное училище?" - "Вот вам вместо училища "Вечерний вальс"" - и я бросаю ему на стол ноты. "И всё?" - удивленно спрашивает ректор. - "Ну если мало, то вот вам "Ветка Палестины". Разве ваши студенты способны сочинить нечто подобное?" И я швыряю на стол свою бедную "Ветку". - "Мало", - усмехается ректор. - "Тогда вот вам цикл для скрипки и фортепиано под общим названием "Старинные итальянские картинки". Ректор загадочно молчит. "Что, ещё мало? Так поучайте десять фрагментов из оперы "Печорин" - И я бросаю на стол кипу нот. Изумленный ректор начинает заикаться, как Брусиловский: "Из о-о-о-перы?" Он приподнимается со стула, бухается передо мной на колени и лепечет: "Простите, пожалуйста, я не знал... не знал... Принимаю вас без вступительного экзамена и предварительного собеседования сразу на третий курс теоретико-композиторского отделения".

В общем, дофантазировался... Амбиций мне не занимать... Смешно и горько… Нет, мой друг Бруно. Моим маяком был и будет не Москва, а Евгений Григорьевич Брусиловский. Только вот беда: хватит ли мужества покинуть университет, который мне достался с огромнейшим трудом и для окончания которого осталось всего полтора года?

А маэстро продолжал меня "прощупывать". Я догадывался, что он втихаря, где-то на стороне, уже что-то подготавливает для меня. В очередной приход он предложил мне ответить на вопрос, который никак не мог фигурировать в марксовой анкете:

- А скажите, пожалуйста, кого вы предпочитаете из прозаиков нашего, то есть двадцатого столетия?

И я, не задумываясь, ответил:

- В первую очередь Горького. И потом Шолохова и... и... Фейхтвангера!

- М-да. Вот это разносол! Но - хороший разносол, одобряю... Ну а из казахстанских? Какая у вас здесь расстановочка? Кого предпочитаете?

- Шухова и Ауэзова!

- С Шуховым я почти, к сожалению, не контактирую. Просто здороваемся. Но высоко ценю его прозу. Когда он описывает природу, то создаётся впечатление, что читаешь стихотворение в прозе. Вероятно, он пописывает и всамделишные стихи, но не публикует их. А в целом, несмотря на цветистую раскованность, я одновременно ощущаю в его прозе внутреннюю дисциплину, порождающую неимоверную стройность повествования. А что касается Ауэзова, с которым мы иногда спорим, то советую прибавить к нему и Мусрепова. Не пожалеете.

К концу истекающего года я пережил необыкновенную радость. Университетская многотиражка "За учебу!" напечатала на первой странице (вместо привычной передовой статьи) ноты моего "Новогоднего вальса" на стихи Альберта Устинова. Весь тысячный тираж разошёлся мгновенно, и я чудом достал всего два номера, один из которых тут же послал родителям в Акмолинск, приложив залихватское письмо. Воздержусь от цитирования. Но скажу, что такой эйфории я не испытывал даже тогда, когда слушал свою музыку по радио, в филармонии и в оперном театре. Ну - звучать может что угодно и где угодно. Но впервые в жизни увидеть свои ноты в печатном виде, хотя бы в скромной многотиражке... Нет, здесь меня мог бы понять только другой начинающий композитор, который нежданно-негаданно получил официальное признание. Тем более, что в те времена вся пресса была ТОЛЬКО государственной. Никаких частных издательств и типографий, где за деньги можно было напечатать любую чушь, не существовало.

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter