- Но если пять с плюсом, то почему же вальс не может прозвучать в опере “Печорин"?
- Да вы с ума сошли! Если бы вы успели нажить себе авторитет, то публика сумела бы отнестись с пониманием к тому, что слышит. А тут она пришла послушать нечто новое у молодого композитора, и на тебе: её потчуют Глинкой. Да Варвара Павловна Дернова первая же поднимется и демонстративно уйдёт. И правильно сделает. Она не обязана забираться в лабиринты ваших творческих поисков. Ей нужен готовый результат. Не она же консультировала вас в сочинительстве, а я. Тут и мне может достаться на орехи. А мне и без того доставалось от Мухтара Ауэзова, который постоянно упрекал меня в заимствовании народных мелодий... Хорошо... Чтобы вы окончательно успокоились, ставлю вам пятёрку с двумя плюсами. Такого я никогда не делал по отношению к своим законным консерваторским ученикам. Ну - теперь вы поняли, насколько высоко я оценил ваш эксперимент? Или будем продолжать торговаться?
Я уходил, прижимая к папке нотные листы, - от великого огорчения не положил их во внутрь. Но не желая, чтобы я зациклился на неудаче, маэстро с сочувственной иронией сопроводил меня такими словами:
- Если хотите, чтобы ваш глинкинский вальс зазвучал когда-нибудь публично, то станьте знаменитым композитором. Тогда вы сможете извлечь из своего архива и предложить его публике как первоначальную версию вальса из оперы "Печорин". Но может случиться и по-другому. Все мы не вечны и рано или поздно переселимся в мир иной. А если вы действительно станете знаменитым, то будущие музыковеды типа Мессмана или Ерзаковича обязательно начнут рыться в вашем архиве, чтобы добыть что-то забытое или не сыгранное. Представляете, какую радость вы им доставите, когда они обнаружат ваш вальс и защитят на нём диссертацию? Так что приложите все усилия, чтобы стать знаменитым. Но для этого нужно... для этого нужно... Впрочем, я уже десятки раз вам намекал, что для этого нужно... Идите!
И случилось же так, что когда я вышел на улицу и стал запихивать в папку ноты, мимо быстрой походкой проходил Владимир Леонидович Мельцанский. Увидев меня, он остановился:
- А-а-а... Вы, наверное, были у Брусиловского. Что вы ему показали? Вальс из оперы "Печорин"? Ну, Наум... Вы меня обижаете... Мы же с вами договорились: показывайте ему всё, что угодно, но только не фрагменты из "Печорина".
- Владимир Леонидович, но он же руководит всей моей работой, как же я могу ему не показывать...
И Мельцанский стал мне выговаривать, что я нарушаю все его "грандиозные планы". Из года в год он руководит студенческим ансамблем КазГУ, но в репертуаре всегда произведения чужих авторов. Правда, иногда звучат и опусы студентов, но это - отдельные песенки или лёгкие инструментальные пьесы. А вот если ансамбль исполнит целую оперу, да ещё созданную в недрах ансамбля, то это будет сенсация не только на всю республику, но и на весь Советский Союз.
И Владимир Леонидович, который, вероятно, почитывал детективные романы, принялся фантазировать о блестящих последствиях такой сенсации. А затем взял ноты и стал быстро просматривать их.
- Ого! - воскликнул он, - это то, что надо. Именно такой вальс и мог звучать на балу у княгини Лиговской. Ведь только что прошла премьера "Ивана Сусанина" Глинки, и интонации этого вальса были у всех на слуху.
- Но Брусиловский забраковал вальс. Он сказал, что современный слушатель заподозрит меня в рабском подражании.
- Д-да... - медленно отреагировал Мельцанский. - Евгений Григорьевич хорошо знает психологию меломанов и профессионалов. - И вдруг он встрепенулся: - А вы знаете, что мы сделаем? Мы дадим этому вальсу название "Мишель Глинка". Этим вы демонстративно укажете его источники, и никто не посмеет вас обвинить ни в плагиате, ни в подражательстве.
- Но почему так панибратски - Мишель?
- А потому, - вошёл в поучительный раж Мельцанский, - что имя Михаил звучит слишком значительно для вальса и ко многому обязывает. А Мишель... Так в дружеском кругу называли Глинку. Это, правда, звучит немного фривольно, но в то же время указывает на лёгкость и изящество вальса. Беру ноты и присовокупляю их к другим номерам, которые у меня хранятся. - И Владимир Леонидович бесцеремонно засунул мои листы в свой портфель, помахал рукой и отправился во-свояси.