|
И.Дунаевский, Л.Райнль. Почтовый роман. Н.Шафер. Конец сказки
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 |
Если "забыть" о грустной концовке, то почтовый роман композитора и женщины-инженера звучит как выразительный музыкальный дуэт. Пусть он иногда прерывается - его молчание напоминает молчание природы. Но когда "музыка" возобновляется, она поражает раскованностью и нарядностью чувств, неисчерпаемой нежностью и готовностью к самопожертвованию:
ДУНАЕВСКИЙ. "Я должен Вам сказать, что по отношению к Вам я, кажется, собрал в себе всю верность и постоянство, которое я обычно давал людям только по частям".
ЛЮДМИЛА. "Но мне до сих пор удивительно то, что Судьба свела наши дороги вместе и что Вы стали так близки и дороги мне. Понимаете ли Вы это, чувствуете ли всю глубину этого? Мне не хочется бросаться словами, но мне кажется, что я могла бы пожертвовать для Вас жизнью".
Пожертвовать жизнью! Это не декларация, не поза. И это не экзальтированный взрыв чувств женщины по отношению к мужчине. Это - восторженное осознание своего долга перед творцом музыкальной планеты, перед композитором-спасителем, который озарил серую жизнь солнечным светом и подарил Надежду.
С другой стороны, это - неслыханный триумфальный успех самого композитора. По крайней мере, другого аналогичного случая в истории советской музыки я не знаю.
Отпечаток духа Дунаевского остался у Людмилы на всю жизнь. После смерти композитора она жила его музыкой и письмами. Еще не раз у нее уходила почва из-под ног, но она не сдавалась: копировала письма, писала воспоминания... Честь любимого композитора защищала ревниво и яростно. Осенью 1960 г. дала публичную пощечину дирижеру Свердловской филармонии Фридлендеру, укравшему для своей песенки семь тактов из музыки Дунаевского.
Во второй половине 50-х гг. Л.С. Райнль начала переписываться с Давидом Михайловичем Персоном, другом и импресарио Дунаевского. Персон в это время занимался составлением сборника памяти композитора и собирал материалы для однотомника его писем. Людмила Сергеевна активно ему помогала - и в этом видела смысл своей жизни. Протестовала против тенденции Персона называть ее девичьей фамилией - Головина: "Головина не существует, и она не могла ничего Вам написать". Принципиально подписывалась: Л. Райнль. Страшно переживала, что редакторы-ханжи не позволили Персону опубликовать полностью письма Дунаевского и тщательно вычеркивали "интимные" места. Горевала, что девять опубликованных фрагментов не дают никакого представления о переписке. Больше всего Людмила Сергеевна возмущалась театроведом М.О. Янковским, осуществившим "общую редакцию" и допустившим грубые искажения текста: "...купюры есть купюры, но когда небрежно обращаются с тем текстом, который не попал под многоточия, своевольно опускают отдельные слова и выражения и даже дописывают слова - это уже пахнет неуважением к памяти покойного композитора. Тут уже обедняется не только содержание, но и эмоциональная окраска, взволнованность и вдохновенность, тембр голоса Исаака Осиповича, которые так привлекательны в его эпистолярном наследии, неразрывно связанном с музыкальным творчеством".
И в другом письме: "Что дальше Вы намерены делать с моей перепиской? [...] Все равно я не верю, что Вы сможете издать этот "почтовый роман", даже если захотите. В этом убеждают меня куцые опубликованные письма. А жаль, переписка в самом деле настолько необычная, что представляла бы интерес для многих, и при действительной свободе печати за нее ухватились бы многие издатели".
Привязавшись душой к доброму старому человеку, Людмила Сергеевна делилась с ним самыми мучительными переживаниями: "Подорвано самое главное - вера в жизнь, жажда жизни, в хорошем смысле этого слова. И все это усугубляется страшным разочарованием в своих детях, ужасом перед грядущей одинокой старостью. Одна только надежда - младший сын, он мне близок и любит меня, чего я не могу сказать о старших. Из-за него, из-за своего будущего покоя мне так хочется сейчас вырваться из этого проклятого обывательского болота, враждебного ко всему тому, что хоть чем-нибудь отличается от него. Как все это сложно и страшно, если бы Вы знали"3.
Когда Людмиле Сергеевне исполнилось 50 лет, Судьба, наконец, смилостивилась и послала ей замечательного человека, который вознаградил ее долгожданным личным счастьем. Она не знала, что ей отпущено всего 12 лет, а потом появятся первые признаки неизлечимой болезни... Она помолодела и расцвела. Путь снова пошел в гору, и мир запестрел всеми красками. Сбросив груз прежних тяжелых лет, Людмила Сергеевна обрела крылья и дала волю всей своей нерастраченной нежности. Это был апогей ее красоты, ее физических и духовных сил.
А какие длинные яркие письма писала она своему возлюбленному! Они могли бы составить увлекательную книгу.
Что ж... может быть... когда-нибудь... дойдет очередь и до этих писем.
Н.Шафер
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 |
|