И.Дунаевский, Л.Райнль. Почтовый роман.

Н.Шафер. Конец сказки

Все созданное Дунаевским лучится искренней любовью к человеку, потому что и сам он был добр, щедр, бескорыстен. Но не будем, однако, его идеализировать: драматическая судьба Людмилы во многом обусловлена его  с т и х и й н ы м  эгоизмом, которого он наверняка не осознавал. Этот стихийный эгоизм проявлялся в том, что композитор долгое время держал молодую женщину на привязи, не давая ей устроить свою личную жизнь. "Слушайте, Людмила! - писал он ей. - Принимайте ухаживание Вашего 50-летнего с "гаком" парня, кружите ему голову, но только не выходите за него замуж. Вообще не выходите замуж! Это ведь не гарантия счастья. Любите, увлекайтесь, будьте счастливы в чувствах и всегда немножко любите... меня. Я у Вас должен быть чем-то вроде дрожжей для вкусного теста".

Он писал ей письма, после которых бедная женщина не могла сомкнуть глаз и не была в состоянии общаться с другими мужчинами: никто из них не мог заменить Дунаевского ни по уму, ни по душевному богатству. А композитор порой играл с ней, как кошка с мышкой: обрушит на нее шквал чувств, намекнет на возможность физического сближения и - как только Людмила загорится ответным чувством - сразу же дает отбой.

Обнаружилась червоточина неискренности... В этом отношении характерно его письмо от 12 марта 1949 г. - может быть, самое увертливое. Взбудоражив Людмилу, Дунаевский спешит откреститься от своих слов. С нарочитым цинизмом (так не свойственным ему!) резво хвастается, что ему удобно лавировать между двумя женами, так как именно при таких обстоятельствах он свободен от них обеих, и, следовательно, никто не посмеет посягнуть на его независимость. Недрогнувшей рукой пишет, что слова "Я люблю Вас! Не смейте мне отвечать взаимностью!" он якобы произнес от имени их  д р у ж б ы. Выходит, что мужчина призывал женщину к безответной... дружбе? В отличие от безответной любви, это уже что-то новое...

В другой раз, спровоцировав очередное нежное письмо Людмилы, Дунаевский снова незамедлительно пробуждает ее от приятного сна: "Но в своем захвате Вас, захвате человечески простом, но могущим быть жестоким, я не хочу и никогда не хотел той, другой любви, где сердца и тела сливаются уже в других помыслах, в других влечениях и в другой взаимозависимости".

Что можно сказать по этому поводу? "Я не хочу" - чистая правда. "Никогда не хотел" - абсолютная неправда. А в целом - полуправда, которая, как известно, опаснее всякой лжи. Переписка перед читателем. И ему несложно в этом убедиться.

...И тут я ловлю себя на мысли, что читатель уже давно негодует. Что же это получается? В предисловии ему внушается мысль, что переписка И.О. Дунаевского и Л.С. Райнль представляет собой кодекс человеческой нравственности, а в послесловии наши герои выглядят далеко не идеальными. Разительное противоречие!

На самом деле никакого противоречия нет: в предисловии шла речь о том, что породило переписку, в послесловии - о том, что ее погубило. Но читатель ошибется, если решит, что преданность обернулась предательством.

Вспомним банальнейшую истину: о горах судят по вершинам. Почтовый роман Дунаевского и Райнль настолько прекрасен зовом сердец и душевной близостью героев, настолько наступателен и активен в защите личностного начала в человеке, настолько озарен пафосом всепрощения, что никак не хочется верить в безысходный "конец сказки". "Благословенна любовь платоническая - начало всякой истинной любви", - изрек Илья Философ². Какую бы дань ни отдавали Дунаевский и Райнль общечеловеческим слабостям, их почтовый роман - в главном! - утверждает не только эстетику, но и этику человеческого поведения.

Взаимовлияние наших героев было трогательным даже в мелочах. Хорошо зная русскую грамматику, Людмила тем не менее подражает Дунаевскому в различных вольностях - например, пишет через дефис слова с частицами "бы" и "же" (в данной публикации соблюдены современные грамматические нормы). Мало того, она перехватывает у своего кумира союз "но" с красочным многоточием и присваивает себе его любимую фразу "Меняю перо". А Дунаевский, начиная с ранних писем, подчас имитирует ее игру в "безмятежность" и, перенимая стиль недомолвок, детализирует пустяки.

Но то была игра. Важно иное. Постоянно разделяя (пусть лишь умом и сердцем) трудности Людмилы, композитор получал подлинные уроки сурового реализма, несовместимого с его прежними представлениями о советской действительности. "Я уже не могу сочинять такие радужные песни, как прежде", - говорил он Д.М. Персону.

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter