"Автор этих писем был в большом затруднении и только недавно вышел из него. Ему хотелось писать о всякой всячине, то есть исключительно о русской всякой всячине, для этого форма письма самая широкая, она свободна, как женская блуза, нигде не шнурует и нигде не жмет..."
Дунаевский написал несколько тысяч писем. Большинство из них - к женщинам. Письма к Людмиле Райнль и Раисе Рыськиной уже изданы в виде отдельных томиков. Настала пора и для писем к Людмиле Вытчиковой, которые вначале были опубликованы мною в казахстанском журнале "Нива", а теперь предстают перед читателями в виде отдельной книги. Попутно устранены купюры, которые имели место в журнальной публикации.
При каких же обстоятельствах возникла переписка между знаменитым композитором и безвестной студенткой? Все началось довольно банально. Студентке понравилась музыка из "Кубанских казаков", она написала в Радиокомитет восторженное письмо на имя композитора и... Любил, очень любил Исаак Осипович переписываться с молоденькими девушками, которым нравилась его музыка.
Как правило, в начале возникновения переписки композитор требовал фотокарточку своей корреспондентки. И чем симпатичней выглядела девушка на снимке, тем интенсивней отвечал он на ее письма. Ему это было необходимо, как воздух. Свои лучшие мелодии он сочинял именно в промежутках между такими письмами.
Если появлялась возможность увидеть корреспондентку воочию, композитор такой возможности не упускал. После нескольких писем Дунаевский назначил Людмиле Вытчиковой свидание в Москве, на площади Революции. Полчаса оживленно беседовал с ней, тщательно присматриваясь. Он должен был знать, кому пишет.
Переписываться просто так Дунаевский не умел. Лишенный уюта и стабильности в домашней жизни, он постоянно испытывал потребность раскрыться перед тем, кто мог бы его понять. С другой стороны, композитор в любую минуту готов был прийти на помощь к тому, кто нуждался в его поддержке - морально и материально. И по-детски радовался, когда полюбившийся ему человек пересматривал свои проблемы под воздействием полученных от него писем.
Помогая другим, он и сам чувствовал себя уверенней в круговерти общественных и семейных страстей. Наступали редкие минуты спокойно-просветленного настроения...
Почти все письма к Людмиле Вытчиковой отличаются мягким лиризмом, а если Дунаевский иногда иронизирует, то эта ирония носит характер милой шутки. Публицистические моменты неизбежно скрашиваются задушевностью - композитор взывает не столько к разуму, сколько к чувствам своей корреспондентки: зоркими глазами он разглядел в будущем инженере чуткое и доброе сердце. А между строк - страстное желание ответных писем, жизненная необходимость общения с молодежью, которая пробуждала в композиторе мощный подъем творческих сил.
Тематика писем Дунаевского - необъятная: оригинальные рассуждения о лирике, о "внутреннем" и "внешнем" таланте, о нереальном мире писем и реальной жизни; экскурсы в русскую классическую литературу с целью оттенить убогость современных авторов, удостоенных Сталинской премии; проблемы оперного искусства, стремление осознать, почему "наша эпоха не рождает новых Глинок и Чайковских"; о способах перевоплощения в актерском творчестве; горькие мысли о безостановочном падении советского искусства и литературы; бесконечные "отчёты" о работе над собственными музыкальными произведениями... Его не покидало чувство горечи от сознания, что в человеческой личности очень редко совмещаются два таланта: внешний и внутренний. Как он жаждал гармонии, как хотел, чтобы поэт, композитор, актёр были бы достойны своих творений! Увы, ему неоднократно приходилось убеждаться, что плохой человек, обладающий большим талантом, вдвойне опасней примитивного и наглого бездаря.
Пусть не удивится читатель, что Дунаевский, при своём глубоком уме, искренне верил Сталину. Что поделаешь - Сталин сумел обвести вокруг пальца даже такого мудреца, как Лион Фейхтвангер. Страшно не это. Страшно, что поразительный реализм в оценке духовного гнёта, умение смело взглянуть в глаза истине обрастают у композитора таким количеством расхожих сентенций в "советском" стиле, что они подчас сглаживают многие его острые и оригинальные мысли. В письмах "советского Штрауса" как бы стихийно запечатлена трагедия всей нашей творческой интеллигенции, опутанной сетями догматических предписаний об "осуществлении задач" и прилагающей титаническое усилие, чтобы вырваться на широкий простор свободного творчества. В этом - историческое значение эпистолярного наследия первого классика бытовой музыки советского периода.