|
И.Дунаевский "Если Вам нужны мои письма..." Письма к Л.Вытчиковой. Н.Шафер. Простор дружбы и творчества
Мы по-прежнему с пристрастием перелистываем страницы нашей недавней страшной истории, но подчас ужасаемся и нынешнему дню. Передавая статью "Белые ночи" в "Литературную газету", Григорий Померанц сказал: "Нас захлестывает литература развала! Причем, чем талантливее она, тем опаснее" Газета тут же прокомментировала эти слова: "Самая мрачная жизнь потому и называется жизнью, а не смертью, что сохраняет живые клетки. Клетки оптимизма. Те самые, благодаря которым мы и продолжаем жить. Не пора ли их высветить? Это важнее". (ЛГ,1994, № 35 от 31 августа)
Вот мы, слава Богу, и протрезвели после похмелья разрушения. В самом деле: не пора ли задуматься, почему в репрессивные 30-е годы люди, потерявшие своих близких, выстаивали длинные очереди не только у тюремных ворот, но и у театральных касс, где продавались билеты на концерт из произведений Дунаевского? И почему в голодном блокадном Ленинграде возникали такие же очереди на кальмановскую "Сильву"? Попасть на подобные концерты и спектакли не было вопросом престижа: это был вопрос жизни или смерти.
Кстати, в блокадном Ленинграде Карл Элиасберг дирижировал не только Седьмой симфонией Шостаковича, но и вальсами, галопами, маршами и песнями Дунаевского. Впоследствии дирижер вспоминал: "Я дирижировал в блокаду музыкой Дунаевского, она заряжала нас какой-то большой энергией, так необходимой нам тогда для мужества и стойкости".
Золотой период творчества Дунаевского - это как раз Ленинград. Двенадцать лет он здесь прожил. Шесть из них (1934-1940) были фантастически плодотворны: кинофильмы "Веселые ребята", "Цирк", "Волга-Волга", "Светлый путь", "Дети капитана Гранта", "Искатели счастья", "Богатая невеста", "Моя любовь" и десяток других, менее известных, да еще "затесавшиеся" между ними две большие симфо-оперетты "Золотая долина" и "Дороги к счастью". Целый каскад музыкальных шедевров! Наша кровная классика! Напомню, что до войны Дунаевского прозвали за рубежом "московским Штраусом" (в такой тонкости, как ленинградская прописка, там никто не разбирался).
Наиглухой тот, кто слышать не хочет - так гласит народная пословица. Действительно, наиглухие те, которые слышат в музыке Дунаевского лишь прославительство тоталитарного режима. А вот ростовский поэт Эдуард Барсуков оказался одним из самых одарённых и тонких слушателей: в поэме "Промчались зимы с вёснами" он высветил в музыке Дунаевского те живые "клетки оптимизма", которые помогли нам выжить в самое неблагоприятное время. Я бы это назвал мудрой прозорливостью поэта. Ведь парадоксальность массовой музыки Дунаевского состояла в том, что она никогда не потакала массовому вкусу. Она эстетически воспитывала, концентрировала волю и воодушевляла нежностью. А бодряческим текстам придавала философский оптимизм.
Эпоха тридцатых годов, отраженная в поэме Э. Барсукова, предстает в многоцветье праздничных красок и звуков - и одновременно наводит на мысль о нашей инфантильности и политической близорукости. Герой поэмы, композитор Дунаевский, не был в этом отношении исключением: Он, выпивавший счастье залпом,
Тогда бы умер, коль узнал бы,
Что песни солнечных лучей
Аккомпанировали залпам
Карателей и палачей. Он пережил бы муки ада,
Узнав, что марш в часы парада,
В цветах и молниях знамен
Стал украшением фасада
Застенков сталинских времен.
Запутаны пути-дороги...
И что такое слава? Дым...
В трагический контекст эпохи
Он вписан временем своим.
Да, обвинять Дунаевского в прославлении тоталитарного режима - такой же абсурд, как обвинять Глинку ("Жизнь за царя") в прославлении царского самодержавия. Раньше других это понял М.А.Булгаков. Называя Дунаевского "человеком великого соблазна", он понимал, что композитор соблазнился не безжалостной действительностью, а прекрасным и добрым мифом.
Исаак Осипович неоднократно говаривал, что больше всего на свете он любит две вещи: сочинять музыку и писать письма. Это нетрудно объяснить. Его редко вдохновлял песенный текст: как правило, музыку он сочинял, не имея перед собой никаких стихов. Так он чувствовал себя свободней, независимей... "Притирка" начиналась потом - когда музыка была готова и Лебедев-Кумач (или кто-нибудь другой) приносил стихи...
Такое же ощущение свободы у него было, когда он писал письма. Одно дело - произнести речь (он, к слову, был блестящим оратором) : здесь все-таки нужна какая-то "оглядка". Другое дело - написать письмо. Тут уж Дунаевский чувствовал себя царем и богом: не надо сдерживать эмоций, долой внутреннего цензора, а почтовые шпекины - да пропади они пропадом... Не подобное ли ощущение испытывал когда-то и А. И. Герцен, когда пытался осознать свое тяготение к эпистолярному жанру? Вот его собственные объяснения на этот счет:
|