|
Наум Шафер. День Брусиловского История композиторского псевдонима
- Так вот, любезный Наумчик, вам грозит величайшая опасность,- продолжал композитор, - Зависть - самый страшный порок в любом виде творчества: музыкальном, литературном, театральном и так далее. Он иссушает душу, отвращает от служения обществу, превращает творца в злобного эгоиста и в конечном итоге приводит к полному творческому бессилию. Это равносильно тому, чтобы увидеть Смерть собственными глазами... Да, от этого никуда не уйдёшь, в творческой среде наличествует зависть, но зависть бывает чёрная и белая. Что такое чёрная зависть - это я вам уже выложил. А белая... Белая зависть носит соревновательный характер. Да, кто-то что-то сделал лучше меня, жаль, что я так не сумел, но теперь буду до него дотягиваться. Авось тоже полноценно послужу народу, стране. Лишь бы наша культура двигалась вперёд и выше.
Далее Евгений Григорьевич стал приводить примеры, когда истинные деятели литературы и искусства, подавляя в себе эгоистическую амбициозность, становились "пульсационно упругими и животворящими". Я запомнил это заковыристое выражение, потому что композитор повторил его несколько раз, да ещё и растолковывал. Он говорил о Пушкине, который, не зная о существовании Лермонтова, вдруг получил от молодого Тютчева кипу стихов и испытал приступ ревности: он почувствовал в нём серьёзного соперника. Но, исходя из интересов русской поэзии в целом, мечтая о её грядущем расцвете во благо национальной культуры, напечатал их в своём "Современнике" и тем стал в подлунном мире крёстным отцом гениального поэта.
- Жаль всё-таки, что Александр Сергеевич ничего не знал о Лермонтове, - грустно добавил маэстро. - А ведь Лермонтов к этому времени создал немало шедевров, включая пьесу "Маскарад", где главный герой Арбенин - явный предшественник Печорина в "Герое нашего времени". Но Лермонтов при жизни Пушкина не напечатал ничего, даже такой крохотной жемчужины, как "Белеет парус одинокий". Представляете? Стихотворение было написано в 1832 году, то есть за пять лет до смерти Пушкина... И вот Пушкин умер, не подозревая, что его главный наследник и продолжатель давным-давно появился на свет Божий... А мы тут с вами о Тютчеве судачим.
И ещё о многом другом сокрушался композитор, но всё это растаяло в воздухе, потому что, возвращаясь домой, я не хватал моментально ручку, чтобы по свежим следам всё это зафиксировать. Молодая беспечность! Но помню, что в какую сторону ни уклонялся композитор, он неизменно возвращался к Пушкину, причём под тем же уклоном, о чём речь шла выше. Например, вроде бы ни с того ни с сего он процитировал из "Бориса Годунова" слова Самозванца, обращённые к Марине Мнишек:
О, как тебя я буду ненавидеть,
Когда пройдёт постыдной страсти пыл.
- Страсть не может быть постыдной, - заключил Брусиловский - Тут Пушкин допустил неточность. Постыдной может быть только похоть. Ну и что, что страсть со временем проходит? Зато остаётся любовь. Страстный юноша прекрасен. А похотливый юнец так и умрёт грязным, похотливым и опустошённым стариком. К чему это я? Чтобы вы не путали двезависти: чёр-ную и белую. Это две разные вещи, такие же разные, как похоть и страсть.
"Вот так курбет! - подумал я. - Теперь он прочитает мне лекцию о том, как следует выбрать будущую жену". Но я ошибся.
- Когда вы сегодня пришли, - сказал композитор, - вы правильно заметили, что я был расстроен, и захотели даже уйти. Дело в том, что мне позвонили из музыкальной редакции радиокомитета, которому я рекомендовал ваши опусы для концерта из произведений студенческой молодёжи, и сказали, что вас исключили из программы: мол, неподходящая фамилия для нынешней ситуации. Правда, говорили не бесстрастно, но с сочувствием: дескать, когда всё уляжется, мы посвятим этому Шаферу отдельную передачу, уж больно симпатичны его песенки. В общем, предложили оставить Шафера "на потом"... Но я тёртый калач и знаю, что значит "на потом". Давайте с вами что-то придумаем. Собственно говоря, я уже придумал. Придётся выпустить вас в эфир под псевдонимом. Не возражаете?
- Не совсем улавливаю логику,- неуверенно проговорил я. - Вы же сами, Евгений Григорьевич, убедили меня в том, что намеренная пропаганда Исаака Дунаевского и Ильи Эренбурга - это знак свыше, и мы можем быть спокойны. И действительно, Эренбурга же не заставили сменить фамилию, а Дунаевского - имя. Почему же Шафер должен сменить свою фамилию?
- Во-первых, не уравнивайте себя со знаменитыми людьми, - раздражённо ответил композитор. - А во-вторых, вы плохо слушали то, о чём я вам говорил раньше. Сейчас страшны не столько руководящие указания сверху, сколько ответные старания чиновников на местах. Одни будут делать себе карьеру на проявлении так называемой "бдительности". Другие просто поддадутся безумному страху и будут трусливо осторожничать. А третьи... Третьи обрадуются, что можно, наконец, без опаски обнародовать свой глубоко спрятанный антисемитизм. Вы меня поняли? Если таки да, то ответьте прямо на вопрос: вы хотите услышать по радио свои произведения?
|