|
Наум Шафер. День Брусиловского Гроза грянула
... Да, летом Парк имени 28-ми героев-панфиловцев, на территории которого разместился и уникальный Воскресенский собор (правда, превращённый в военно-исторический музей), был истинным пропагандистом музыкальной культуры. Но в зимнее время парк как бы впадал в спячку: становился пустынным и тихим, и лишь чеховская библиотека, исчезнувшая в последующие времена, малость оживляла его. Вот туда я проник буквально через десять минут после неприятного инцидента в университетской библиотеке. Меня, как всегда, встретила с приветливой золотозубой улыбкой Берта Яковлевна (так мне запомнились её имя и отчество), пожилая низкорослая еврейка в огромных очках, подчас сдвинутых на лоб. Она обычно работала на выдаче книг в читальный зал. Я был ей интересен не только как постоянный читатель серьёзных книг, но и как выходец из Бессарабии, с кем иногда можно было поговорить на самые щекотливые темы, касающиеся еврейского вопроса.
Рассказав ей о своём шоке, пережитом только что в университетской библиотеке, я спросил:
- А у вас как?
- То же самое, - грустно ответила Берта Яковлевна. - Всё увезли на машине, кроме Шолом-Алейхема и Мойхер-Сфорима. Это случилось ещё полгода назад. Мало того, директор мне посоветовал не пропагандировать и оставшиеся книги.
- Почему же вы меня раньше не проинформировали?
Берта Яковлевна беспомощно развела руками... В читальном зале занимались всего три-четыре человека, и она увела меня в книгохранилище, где в конце одного из проходов между стеллажами стоял её маленький личный столик с термосом и вазочкой печенья. Мы уселись на табуретках друг перед другом, и она стала разливать чай. Разговаривали полушёпотом.
- Что-то случилось с Еврейским антифашистским комитетом, куда входили эти писатели, но что - не знаю. В печати и по радио освещается далеко не всё, что происходит, особенно если это касается деятелей культуры и писателей. Критиковать-то их критикуют, появляются статьи даже погромного характера. Но что с ними делают потом - молчок. Обратите внимание: ещё в конце тридцатых годов исчезли Давид Гофштейн, Бабель, Пильняк, Мейерхольд, Павел Васильев, Артём Весёлый, а куда они девались - никто не знает. А о таком писателе, как Бруно Ясенский, вы слышали? Какой мастер сюжетной интриги, какой психолог, какой стилист! Я зачитывалась им... Он одинаково блестяще писал на польском, французском и русском языках. Куда он девался - ума не приложу, все его книги изъяты... Моя сердечная струнка горестно звенит ещё с тех давних годов. - Берта Яковлевна иногда выражала свои чувства с некоторой поэтической вычурностью, но очень искренно.
Попивая чаёк и закусывая печеньем, мы переключались на разные темы, но, невольно ограничивая себя, неизменно возвращались к прерванному разговору.
- Как вы думаете? - спросил я. - Какова судьба увезённых книг?
- Если с писателями случилось что-то страшное, то их книги будут обязательно уничтожены, и по факту уничтожения будет составлен соответствующий протокол. Такие случаи уже бывали, но на моей памяти не с писателями, а с государственными деятелями.
И Берта Яковлевна поведала, что время от времени по всем библиотекам рассылаются списки запрещённых книг, заключающих в себе какие-то политические ошибки или просто устаревшие партийные постулаты. А может быть, их авторы в чём-то проштрафились ... Но как бы то ни было, эти книги и брошюры подлежат немедленному уничтожению, а из каталогов следует тут же убрать заведённые на них карточки. Иногда книги сжигают здесь же, в укромном месте, но чаще просто намеренно их портят - допустим, вырывают отдельные страницы, включая титульный лист, при этом ломают переплет, а потом списывают по причине того, что они якобы обветшали, пришли в негодность и их невозможно выдавать читателям. Порой их просто пачками перевязывают шпагатом и сдают в макулатуру. А в протоколе фиксируют "обветшалость", хотя некоторые брошюры и книги абсолютно новенькие - их никто не заказывал и не читал.
- Понимаете,- продолжала Берта Яковлевна, сняв очки и глядя на меня грустными, на выкате, еврейскими глазами,- я после таких процедур места себе не нахожу, слоняюсь, как пьяная, с мутной головой. Мне подчас не жалко этих догматических книжек и брошюр с вымученными партийными постановлениями и дурацкими инструкциями. Но передо мной - книга как таковая. Над ней нельзя издеваться. Это рождает цинизм, в особенности у молодых работников библиотеки. Вот у нас висит транспарант с крупными буквами: "Берегите книгу!" А мы что делаем? Мы же воспитываем у молодежи наплевательское отношение к словам, которые выражают благородную мысль! Мол, можно прикрываться любыми красивыми словами, а поступать - в соответствии с любым людоедским приказом. Сегодня мы глумимся над устаревшими брошюрами, а завтра, глядишь, недрогнувшей рукой будем по приказу выбрасывать из библиотек Пушкина, Толстого и Горького... Да зачем далеко ходить за примерами? Вот мы с вами только что поговорили о судьбе еврейской классики...
|