|
Наум Шафер. День Брусиловского "Ветка Палестины"
... Осенью я представил на суд Брусиловскому цикл из пяти лермонтовских романсов. Был убежден, что больше всего ему понравится первый романс - "Люблю одну". Но, бегло просмотрев его, Евгений Григорьевич иронически хмыкнул:
-Весьма польщен, что вы так любите моих "Двух ласточек".
Оказалось, что во вступлении и в проигрышах я невольно, сам того не сознавая, абсолютно точно скопировал ритмическую структуру этих "Ласточек". Правда, мелодических совпадений не было, но всё же... В каком виде я теперь предстану перед Лазарем?
Вопреки ожиданию, маэстро, перелистав мою тетрадь, принялся тщательно изучать второй романс - "Ветка Палестины", временами посматривая на меня с удивлением, пока, наконец, не изрек:
- Если не возражаете, эту штуку я покажу Эре Епонешниковой. Она недавно закончила консерваторию, принята в наш оперный театр… Да что я говорю - вы же ее слушали в "Дударае" и моментально влюбились. Молчите, молчите - мне Гейльфус все рассказал… А вам я скажу: выбросьте это из головы - она вам не по зубам. Но романс ваш она, возможно, споёт. Я слушал, как она готовит партию Ратмира для "Руслана и Людмилы"... В общем, она любит вещички в восточном стиле. А вы, по-моему, сами не поняли, что сотворили. Иначе первым делом попросили бы обратить внимание именно на "Ветку", а не на "Люблю". В принципе-то я понял, почему... Но повторяю: выбросьте это из головы, вы всё равно ничего не добьётесь... Ну, "Отворите мне темницу" неплохо, но к Рубинштейну вы ничего не добавили и, разумеется, не дотянулись до него... "Я видел раз её"... Этот романс можно было бы и не сочинять... "Чёрны очи" прелестны, но не выше салонного уровня. А вот "Ветка"... Вы просто взяли и убили Полину Виардо.
- Причём здесь Полина Виардо?
- А притом, что она не только пела, но и сочиняла. До революции "Ветка Палестины" исполнялась с её музыкой, довольно бесцветной. А вот у вас появился цвет. Тот самый цвет, который напоминает древнееврейские песнопения... И одновременно что-то обобщённо-восточное, как в глинкинском Ратмире - поэтому я и заговорил об Эре... Сидите, не дёргайтесь... Впрочем, ваша техническая неопытность проявилась и здесь. Я не против, если аккомпанемент иногда дублирует вокальную партию - сам так делаю, да и ваш обожаемый Дунаевский тоже. Но нужно знать, когда и где. Уместней всего это делать в песне - для поддержания мелодии. А в романсе... В романсе аккомпанемент должен не дублировать, а развивать... Вы поняли? Развивать поэтическую мысль, заключённую в мелодии! Вот посмотрите, как на ваших глазах я проделаю маленький эксперимент с вашей "Веткой". Возьму лишь вот эти три-четыре такта - "Востока луч тебя ласкал". Вы же обеднили свою находку: рабски сдублировали в аккомпанементе вокальные триоли. А вот взгляните, что я сейчас сделаю... Учтите: я не меняю ни одной ноты в вашей простенькой гармонии, я просто беру и вывожу этот дубляж за такт... А? Теперь в фортепианной партии триоль уже звучит как эхо, усиливая восточный колорит и продлевая ощущение ностальгической грусти... А?
Я был в изумлении.
- Евгений Григорьевич, да вы просто волшебник! - вырвалось у меня, - Вы же в принципе ничего не сделали, а весь романс сразу преобразился.
- Сделал! Но чуть-чуть... Ваша Поссе вам объяснила, что значит это толстовское "чуть-чуть"?
- Конечно. Она боготворит Толстого.
- Прекрасно! А я кое-что добавлю. Представьте себе двух пианистов... Один великолепно играет в престижном концертном зале, и это - Эмиль Гилельс. Другой играет всего лишь чуть-чуть хуже, и он - просто аккомпаниатор Гордеева на уроках утренней гимнастики по радио. Вы меня поняли? Я не хотел сказать, что каждый пианист должен играть, как Гилельс - это невозможно. Но каждый пианист должен иметь понятие об этом "чуть-чуть", которое накладывает неотразимый отпечаток на всё исполняемое произведение.
Разговор закончился неожиданным образом, Маэстро вдруг сказал:
- Интуиция мне подсказывает, что у вас есть ещё и другой кумир - Глинка. Но вы почему-то стесняетесь в этом признаться и всё время прикрываетесь Дунаевским. Я угадал?
Здесь я, кажется, вздрогнул. Что за мистика! Я ведь в это время действительно трудился над вальсом в глинкинском стиле для оперы "Печорин", но Брусиловскому даже не намекнул об этом: не был уверен, получится ли что-нибудь путное... Как он догадался?
Чтобы отвертеться от прямого ответа, я воскликнул:
- Евгений Григорьевич у меня есть ещё и третий кумир!
- Кто же это, позвольте узнать?
- Это... это... это... - Понятно, что здесь-то я и застрял. Не мог же я ему сказать прямо в лицо, что именно он, Евгений Григорьевич Брусиловский, является моим живым Богом, с которым я постоянно общаюсь, подчас забывая, что он - Бог.
|