|
Наум Шафер. День Брусиловского Неудачный реванш
Потерпев фиаско как скрипач, я решил взять реванш в роли пианиста.
Интуитивно я осознавал, что Брусиловский с интересом относится к моему композиторскому творчеству. Но меня угнетала мысль, что я не в состоянии предстать перед ним как полноценный исполнитель собственных сочинений. И вот, чтобы хоть чуточку ликвидировать огромный разрыв между сочинительством и исполнительством, я тайком от Брусиловского повадился ходить к дочери композитора Михаила Михайловича Иванова-Сокольского Людмиле, студентке фортепианного отделения консерватории. Мой шаткий техницизм не давал мне покоя. "Так жизнь скучна, когда боренья нет", - сказал Лермонтов. Действительно надо за себя бороться, надо окрепнуть!
Приходил я к Людмиле два раза в неделю, а за месяц платил всего пятьдесят рублей. Учитывая, что это было задолго до хрущёвской денежной реформы, то сумма оказалась вполне приемлемой даже для бедного студента. Занимался я с ней приблизительно полгода. Нужно отдать Людмиле должное: за это время я научился довольно сносно наигрывать сонатины Бетховена, контрдансы Моцарта, несложные переложения оперных мелодий Верди и балетных вальсов Чайковского, а также почему-то мелодии революционных песен, которые исполнял в стиле бравурных немецких маршей. Чтобы добиться беглости моих пальцев, Людмила тренировала меня на этюдах Черни. Но эти этюды мне давались значительно хуже, чем Моцарт и Бетховен. Как только дело касалось чистой техники, мне становилось скучно.
Я любил живую музыку с её мелодическим движением и поэтической образностью. А Людмила пробовала помучить меня и теорией - например, заставляла делать гармонический анализ периода: я должен был определить
элементы фактуры, расчленить период на предложения, обозначить в каждом предложении кадансы и т.д. Всё это я воспринимал как убийство живой ткани музыкального произведения. Свою музыку я сочинял стихийно, не думая ни о каких периодах и кадансах. Как раз в это время я задумал привести в порядок свой "Детский альбом", сочинённый под явным воздействием одноимённого цикла П.И. Чайковского, но стилистически не имеющий отношения к нему (из этого "Альбома" я Брусиловскому пока ничего не показывал). И когда я принёс первую пьесу, сочинённую ещё в Акмолинске - "Лирический этюд" - Людмила, бегло просмотрев его и пробежав пальцами по клавишам, взяла карандаш, овально обвела два или три такта и назидательно сказала: "А здесь нужно сделать диатоническую модуляцию и уже продолжать соответственно". Тон был такой, как будто мы с ней решали какую-то производственную проблему. А ведь в этом опусе, который так нравился моему младшему брату Лазарю, я попытался выплеснуть свои романтические эмоции… И тут на тебе: "диатоническая модуляция", "соответственно"…Как будто музыка изготовляется как пирожное… Уязвлённый, я в следующий понедельник решил показать "Лирический этюд" Брусиловскому. Он-то что скажет?
- Так вы, оказывается, любите не только Дунаевского, но и Гретри, - отреагировал Евгений Григорьевич.
- Кого-кого? - удивлённо спросил я.
- Гретри! Вы что - не слышали такого имени?
- Н-нет…
- Странно. Откуда же у вас взялся этот мелодический оборот…да он же из этой фортепианной пьески…ну как её…Её же до революции играли во всех салонах…да и я сам в Ростове-на-Дону…
В этот же день я взял в Пушкинской библиотеке "Музыкальный словарь" Римана, 1882 года издания. Был приятно удивлён, что нашёл там сведения о замечательных мастерах "лёгкой" музыки европейских стран - Эйленберге, Боме, Жилле, чьи произведения я полюбил, слушая старинные патефонные пластинки и мучаясь от сознания, что в стерильных советских справочниках о них нет ни звука. Но сейчас мне нужен Гретри. Вот он. Так-а-ак… Ну и имячко у него - Андре Эрнест Модест. Прямо в рифму. Свои главные вещи он создал во второй половине XVIII века, а умер в 1813 году. Сочинил аж 60 опер! С ума можно сойти! Ни об одной из них не имею никакого представления: "Люсиль", "Говорящий портрет", "Двое скупых", "Земира и Азор", "Ревнивый любовник" и ещё пятьдесят пять. Кроме того - несколько симфоний и струнных квартетов, бесчисленное количество фортепианных пьес, да ещё и изрядное количество опусов для церковных хоров…Но где же, где же, где же вся эта музыка? Стоило ли её сочинять, если она нигде не звучит? Помнится, что впервые в жизни я серьёзно задумался над тщетой всех наших деяний. Щемящая грусть охватила меня. Мало того, что человек смертен и его облик постепенно тускнеет в памяти людей, так оказывается, что и от его творений ничего не остаётся. А ведь Гретри к тому же является автором многих книг по музыке, да в придачу умудрился напечатать три тома мемуаров… Где же всё это?
|