Я не знаю всей суммы Вашего отношения ко мне. Но я охотно верю Вам в том, что это отношение хорошее, доброе, что Вы мой друг, любящий и следящий за моим творчеством, что я Вам нужен для корректуры Ваших взглядов на вещи и окружающее, что Вы во мне ищете дружеской помощи там, где Вы можете в ней нуждаться.
Но я также должен верить в высокое качество Вашего отношения ко мне, основанного на глубоком доверии и уважении ко мне. Причем это доверие и уважение являются как бы вехами, строго ограничивающими само содержание Вашего отношения, его стиль. К сожалению, я не вижу этого в Ваших двух письмах из Киева, наполненных весьма резкими критическими замечаниями по моему адресу как человеческой личности.
"Я понимаю,- пишете Вы,- что чуткости и внимания на всех не всегда может хватить, так нужно иметь меньшие масштабы своих благодеяний. А если они действительно не велики, так это опять-таки хуже для Вас. (Простите, опять, кажется, грубость)".
Вы посмотрите и вдумайтесь в эту цитату из Вашего письма. Она более чем груба. Грубость можно простить. Но разве можно прощать или не прощать Вашего мнения обо мне? Именно оно, это мнение, водило Вашей рукой и привело Вас к грубости, ибо, видимо, без грубости и прямого оскорбления ("бумажный друг") Вы не смогли бы выразить наилучшим образом то, что Вы хотели обо мне сказать. Но имя этому мнению - разочарование. Это чувство не подвергается опровержению. Оно возникло в Вас под влиянием внешних факторов (неисполнений слов и обещаний за 4 года!). Оно возникло в Вас, хотя Вы должны были понять, что именно я "не мальчишка" и что, очевидно, у меня были веские причины для невозможности, например, визита к Вам, который Вы рассматриваете с точки зрения какой-то "полезности". Чувство осторожности и уважения должно было бы подсказать, что мне, человеку не свободному в своих действиях и очень занятому, весьма трудно сочетать свои желания (всегда искренние) с большой Вашей занятостью, с условиями Вашей жизни, при отсутствии быстрой связи и т.д. Когда я, наконец, приехал к Вам, Вас не было. Я не обиделся, так как знал, что еду на риск не застать Вас. Вы не известили меня о Вашем отъезде в Киев, и я долгое время думал, что Вы в Москве. Между тем летнее время, которое я вообще очень люблю, было бы значительно удобнее для наших личных встреч. Я часто уезжаю из Москвы - то в Рузу, то на гастроли. Это я всё пишу Вам не для оправдания, а для того, чтобы показать, как Вы неосторожны в Ваших предположениях и выводах. Я очень сожалею, что Вы потеряли доверие, а вместе с ним и уважение ко мне.
Вы пишете: "Поймите, милый Исаак Осипович, нужно мне кому-то(?) что-то(?) из себя отливать, и вот сегодня - грубое, а ведь всегда самое хорошее я к Вам несу из моей души; может, часто скупо, мало, но больше мне и нельзя".
А вот я Вам могу так сказать: "Поймите, милая Людмила, что нельзя такое писать Исааку Осиповичу". Что это значит - "кому-то", "что-то"? Почему Вы меня относите к "кому-то", да еще после того как я написал Вам в Киев по такому же поводу (писать Вам кому-то надо было - так Вы написали мне)? Это намеренное оскорбление? Или невольное - от молодости?
Почему Вы должны мне писать "что-то"? Почему Вам "нельзя" писать больше, глубже о том хорошем, что Вы несете мне из своей души, а можно писать много грубого, оскорбительного и неуважительного? Вот этого я никак не пойму. Если сможете и захотите, то напишите, постарайтесь объяснить - причем так и быть, я готов получить от Вас еще порцию "хорошей грубости", идущей от Вашей души.
Будьте здоровы и радостны. Желаю Вам хорошо отдохнуть.
И.Д.
Москва, 30 июля 1953 г.
Дорогая Людмила! Приехав на день из Рузы, застал Ваше письмо и, тронутый его теплотой, спешу Вам написать те несколько слов, которые уверят Вас в моем нежном ответном чувстве к Вам, да и нужно ли Вам мое подтверждение? Учтите, Люда, что в жизни культурные люди (а я себя, извините, причисляю к ним) не смиряются с грубостью, не прощают или не не прощают ее, а просто уходят подальше от нее, избавляют себя от нее. То обстоятельство, что я глубоко по-дружески и по-товарищески реагировал на Ваши "вспышки", уже само по себе должно Вам сказать, что я во всяком случае понял Вас и не собираюсь делать никаких "катастрофических" выводов.
У Вас много хорошего и честного в душе и сознании и... я просто привык к Вам, привык к Вашей неудовлетворенности, искательству хорошего и ценного, к Вашей наивности и неуравновешенности. Вы и меня не пощадили в желании быть правдивой и искренней. И это очень хорошо. Но одну ошибку Вы сделали: Вы подошли ко мне со всеми мерками Ваших отношений к окружающим Вас товарищам и сверстникам. А этого не должно было быть по двум главным причинам: