|
Наум Шафер. День Брусиловского Маленькая телефонная эпопея
Выше я уже упомянул, что несколько дат я могу назвать, как мне кажется, с достоверной точностью, поскольку они были связаны со стрессовыми событиями, обусловленными катастрофическим ухудшением положения евреев в СССР. Потом, при улучшении ситуации, даты стали смещаться, тасоваться, расплываться, хотя сами по себе те или иные эпизоды запомнились ярко.
В следующий раз я должен был встретиться с Брусиловским в последний понедельник Старого года – 29 декабря. С утра я уже сидел на первой паре университетской лекции (вернее, это была обширная консультация перед зимней сессией), готовясь к тому, что после второй пары я законным образом отправлюсь к своему главному Учителю. Но в перерыве между лекциями-консультациями ко мне подбежала запыхавшаяся лаборантка:
- Немедленно в деканат! Вас срочно вызывают к телефону!
Такого ещё со мной не приключалось. В полном недоумении быстрым шагом захожу в деканат и вижу Евгения Александровича Седельникова, сидящего за столом с телефонной трубкой в руках.
- Брусиловский... – таинственным шёпотом проговорил он, передавая мне трубку.
"Ну... будет мне сейчас отлуп за мою мистификацию с Ерзаковичем!" -успел я подумать, с замиранием ожидая великое бедствие, но услышал в трубке довольно добродушный голос:
- Товарищ Шафер? Я должен перед вами извиниться. Наше свидание не может сегодня состояться. Мне необходимо отлучиться в театр, так как у них возникла какая-то проблема на репетиции первого акта моей оперы. Понимаю, что причина моего ухода из дома не очень уважительная – мой "Дударай" не столь значителен, как ваш "Печорин" ("Ах, язва!" - пробежало у меня в голове), но поскольку я свою оперу, можно сказать, уже закончил, а вы - далеко еще нет, то мне надо о ней позаботиться. Извините...
- Евгений Григорьевич, о чем речь! - пылко ответил я. - Желаю вам счастливого творческого Нового года! Приду к вам в следующий понедельник - уже в Новом году…
- Нет, милейший, и это тоже не получится. Дело в том, что мне грозит скороспешная поездка в Москву, но если она даже не состоится, то меня тут ожидают разные новогодние хлопоты. Давайте уж встретимся в первый понедельник второй половины января. Вот передо мной календарик. Это будет... это будет 19 января. К. этому времени, надеюсь, вы успеете окончательно вступить в свой старческий возраст. Я не ошибаюсь? Ведь на предыдущем свидании вы изволили меня проинформировать, что в начале Нового года вам должно исполниться - какой ужас! - двадцать два.
- Да, вполне успею Евгений Григорьевич. Я к вам приду, как говорил Маяковский, "красивый, двадцатидвухлетний".
- Не мелите чепухи, - отрезал Брусиловский,- старики не бывают красивыми, тем более, если у них длинный нос, да еще крючком. А Маяковский в двадцать два был красив, потому что к этому времени успел написать "Облако в штанах". А вы ничего не успели, вот закончите "Печорина" - и сразу станете красавцем. И даже ваш еврейский нос разумно укоротится и выпрямится.
Обычно Брусиловский никогда долго не разговаривал по телефону - по крайней мере, со мной, неизменно соблюдая конкретную схему.
А тут его понесло... Да еще по деканатскому телефону...И я вдруг понял, что мой чудесный Учитель, как и Нина Суковач, раньше времени начал отмечать наступление Нового года. Догадался я об этом потому, что пару раз нечто подобное уже случалось. Приходя к нему домой, я замечал необыкновенный блеск его глаз и ощущал легкое дуновение утонченного винного запаха, когда он ко мне приближался. Евгений Григорьевич в таких случаях бывал очень говорлив, произносил длинные фразы без заметного заикания и почти не обращал внимания на очередную нотную рукопись, которую я приносил. Он шутил, рассказывал анекдоты, похлопывал меня по плечу, приговаривая: "Вот такая компедриция, дорогой Наумчик!"
И теперь, разгадав его озорное состояние при телефонном разговоре, я одновременно был глубоко тронут его деликатностью. Меня обуял веер чувств. Ну надо же: раздобыл телефонный номер деканата филологического факультета (а я, к слову, и сам его не знал, потому что никогда туда не звонил), с целью предупредить, чтобы я зря к нему не приходил, поскольку он уйдет из дома раньше назначенного времени. Как будто бы от меня что-нибудь отвалилось, если бы я постоял перед закрытой дверью и ушел не солоно хлебавши.
А Брусиловский продолжал:
- В прошлый понедельник мы увлеклись афри...(я при этом вздрогнул), то есть румынской мазуркой и совершенно забыли о "Куплетах Грушницкого", которые вы почему-то упорно именуете балладой. И никакая это не баллада. Не смейте оскорблять память Жуковского!
|