"...НО МИРУ В УТЕШЕНЬЕ"
"Музыка имеет то преимущество над другими видами искусства, что она наиболее чутка на чувство, и ей доступно передавать его непосредственное движение"
Дмитрий ШОСТАКОВИЧ
Богат и разнообразен мир образов, запечатленных в вокальных и инструментальных сочинениях Аркадия Мацанова. Среди них особое место занимают произведения на еврейские темы. Интернационалист по своим убеждениям, Мацанов в равной степени находится во власти интонаций самых различных фольклорных источников. Прежде всего - русских. Но состояние его души таково, что он не в силах обуздать эмоциональные порывы, связанные с размышлениями об исторических судьбах народа, которому принадлежит, - еврейского. И он дает им волю как в литературном творчестве (художественной прозе и публицистике), так и в сокровенных музыкальных сочинениях, где радость соседствует с печалью, а трагедия с непоколебимой верой в жизнь. Такова вторая редакция его Четвертой симфонии "Холокост", обретшая жизнь в исполнении Симфонического оркестра Ростовской филармонии под управлением народного артиста России Равиля Мартынова.
Собственно говоря, и первая редакция симфонии, исполненная в Ростове же оркестром современной музыки "Орбита" под руководством Юрия Машина, произвела сильное впечатление. Но композитор был не совсем удовлетворен ею. Он внес ряд изменений с целью более выпукло "развернуть" программу. В частности, ввел вокализ.
Хотелось бы поделиться своими впечатлениями слушателя, стремящегося осознать поэтико-философскую концепцию автора "Холокоста" сквозь призму "скачущих" эмоций, которыми насыщена симфония. Именно "скачущих"... Едва успеваешь ощутить таинственный или, можно сказать, мистический аромат древней пустыни, едва начинаешь ощущать тихую сердечную радость от пробуждения жизни в мертвящих условиях, как неожиданно возникшая ритмическая активность тревожной темы предвещает через тысячелетия будущий Холокост. И даже финальное затухание не воспринимается как нормализация, потому что изобилует грозовыми оттенками. И так на протяжении всей симфонии: умиротворяющие компоненты не могут обрести стабильность, как бы напоминая о многовековых страданиях миллионов людей, рассеянных по всей планете, о тех противоречивых условиях, среди которых приходилось отстаивать свое национальное достоинство. А сохранить это достоинство внутренне было подчас труднее, чем внешне.
При всей своей программности, музыкальная речь Мацанова обращена, прежде всего, к человеческому чувству. Поэтому так тягостно воспримется третья часть "Холокоста", где композитор, постоянно нарушая душевное равновесие слушателя, в панорамном виде представляет трагедию народа, отданного на разграбление фашизму. Эпизоды, где превалирует быстрый темп, как ни странно, почему-то ассоциируются с плачем. А преобладающие низкие регистры духовых, усиливая мрачность, как бы конденсируют черты национальной песенности, образуя характер движения - то ли в никуда, то ли в вечность... В принципе, третья часть подготовлена скорбным "предисловием" второй, на основе которой восходящий трагический пафос достигает уровня катастрофы. И несвойственное еврейской музыке колокольное звучание (начиная с первой части, оно становится спутником национального бедствия) не просто выполняет функцию "отпевания", но "вписывает" трагедию еврейского народа в общечеловеческую трагедию, когда люди уже не различаются по национальным признакам. В этом отношении можно говорить о родстве симфонии Мацанова с первой частью Тринадцатой симфонии Шостаковича "Бабий Яр".
А вот четвертая часть "Холокоста" уже вызывает в памяти кантату Сергея Прокофьева "Александр Невский". Имеется в виду шестая часть - "Мертвое поле", где звучит пронзительно-скорбный голос девушки, пытающейся найти своего суженого среди тел погибших воинов. Да, напев ее горестен, но в нем ощущается и поэтическая величавость, которая приходит на смену острым коллизиям и трагическому напряжению. Таков вокализ и в четвертой части симфонии Мацанова. Классичность ариозного письма восходит к древнееврейским песнопениям: широта мелодического разлива заключает в себе камерно-вокальное начало, что придает напеву в целом одновременно и масштабный характер, и глубокую интимность. Это - безбрежный плач, чем-то напоминающий русские причитания. Его отсутствие в первой редакции "Холокоста", конечно же, чем-то сужало в теме протеста и в тех важнейших выразительных средствах: музыки, при помощи которых автор стремился отобразить общечеловеческую трагедию. Во второй же редакции все сливается в общую гармонию: патетический оркестровый эпизод, прерывающийся плач, поднимает его иными средствами на новую ступень безутешной скорби. И "тихое" финальное возвращение вокализа воспринимается как акустическое эхо оркестра, а лазурная узнаваемость еврейских интонаций напоминает слушателю, что симфония Мацанова, при всех своих обобщительных свойствах, все-таки называется "Холокост".
Пятая часть, по замыслу автора, должна символизировать духовное возрождение народа после испытанной катастрофы. Преобладают радостные ритмы, напоминающие еврейский "Фрейлехс". Но отличительная черта финальной части симфонии в том, что в недрах этих танцевальных ритмов таится смутная тревога. Здесь я позволю себе небольшое отступление.
Когда в середине ЗО-х годов снимался кинофильм "Искатели счастья", возник конфликт между режиссером Владимиром Корш-Саблиным и композиторов Исааком Дунаевским. Режиссер хотел закончить фильм бурной плясовой, которая выражала бы радостные чувства еврейских колхозников, нашедших свое счастье на биробиджанской земле. Однако композитор представил музыкальный материал, где в апофеозном звучании оркестра легко угадывались не только прошлые тяготы народа, но и его будущие страдания. Корш-Саблин в принципе уничтожил шедевр Дунаевского. С экрана прозвучали лишь обрывки музыкальных фраз этой плясовой, да и то в эпизоде, когда люди сидели за свадебным столом, уставленном обильной пищей и винными бутылками. А когда они, наконец, пустились в пляс, то в оркестре зазвучала песня "На рыбалке у реки" в чрезмерно экспрессивном изложении слов. И хотя Дунаевский не прекратил сотрудничества с Корш-Саблиным и даже написал музыку к двум его последующим кинофильмам, он до конца жизни не мог простить режиссеру его бесцеремонность к "Еврейской плясовой".
Почему я об этом вспомнил? Да потому, что в финале симфонии Аркадия Мацанова использован тот же прием, к которому прибегнул Дунаевский. И в танцевальных ритмах Мацанова я слышу не только отзвуки прошлых трагических событий в жизни еврейского народа, но и грустное предвидение будущих возможных обострений его судьбы. Вот почему подавляю желание прохлопать в ладоши знакомые с детства ритмы. Ибо знаю, что до сих пор не придуманы рецепты спасения человечества от экстремизма фанатиков. Не потому ли на мгновение (да, буквально на мгновение) в танцевальные ритмы Мацанова вторгается обрывок печального вокализа? И не потому ли симфония заканчивается потускневшим звучанием оркестра?
Но возвращаюсь к началу пятой части. Начало (в отличие от финала) - светлое, обнадеживающее. Здесь звучит тема возрождения, как будто приподнимается примятая трава навстречу мудрому солнцу. Невольно снова вспоминается Шостакович, его финальный монолог из вокального цикла на стихи Микеланджело Буонарроти:
Я словно б мертв, но миру в утешенье
Я тысячами душ живу в сердцах
Всех любящих, и, значит, я не прах,
И смертное меня не тронет тленье... (Перевод Абрама Эфроса)
Аркадий Мацанов легко мог бы поменять местами темы пятой части своей симфонии. Но не сделал этого. Он не хотел, чтобы его "Холокост" был однолинеен, как Коммунистический проспект. Главное, что ты не прах. И не надо это доказывать громогласным звучанием. Есть иные способы для выражения определенных идей и настроений.
Профессор Наум ШАФЕР (Казахстан)
Опубликовано: Культурно-просветительская газета "Ковчег Кавказа", январь-март 2004 г., N 12
|