Этюд седьмой
В единении с миром природы
Один из своих поэтических сборников Ольга Григорьева назвала "Река и речь". Думаю, что не случайно одноимённое стихотворение послужило названием целой книги, пусть и довольно скромного объёма. Дело в том, что это стихотворение в определённой степени можно считать квинтэссенцией мыслей и чувств поэта при восприятии родной природы. Григорьева никогда не воспринимала природу, так сказать, автономно. Природа существует не сама по себе, а в непременном единении с человеком - то гармонично сливаясь с ним, то конфликтуя с его неразумными действиями по отношению к ней, то поднимая его настроение и располагая к сосредоточенности. Корневая основа многих русских слов, с точки зрения Григорьевой, как раз-то и свидетельствует о том, что нельзя поворачиваться спиной к тому, что вызывает множество ассоциаций:
Что нужно мне ещё, жива пока,
Чтоб душу живу в суете сберечь?
Чтоб за окном моим текла река,
Чтобы во мне текла родная речь.
Здесь "река" и "речь", формально обозначающие разные понятия, фактически направлены против новорусского угара иностранщины, бесцеремонно вторгшейся в родной язык. Ведь заведение, где люди учатся, - это всё-таки училище, а не колледж, а национальное богатство - это всё-таки народное достояние, а не бизнес. Поэтому речка у Ольги Григорьевой так же плавно течёт, как и родная речь, - не замутнённая промышленными отходами и словесным заморским мусором типа "супер-маркет", "трек", "тимбилдинг". Обратите внимание, как дальше у неё развивается поэтическая мысль:
Какое счастье - жить на берегу
И отражаться в утренней реке.
Какое счастье - говорить могу
И думаю - на русском языке.
Добавлю: какое счастье, что она может такое написать, живя в Казахстане! А теперь заключительные строки:
Словарь у наших предков был - "речник".
Реченье, речь, речной - так корень схож!
У Иртыша или у полки книг -
Там, где Река, всегда меня найдёшь.
Вы заметили, какое замечательное триединство получилось? Вот оно: Слово, Природа, Человек. Триединство, означающее неразрывность нравственного закона, по которому мы живём. Опоганишь Слово, внедришь, наподобие Аксёнову и Лимонову, мат в литературу - и это непременно отразится на твоём отношении к Природе и человеческому обществу. Будешь смотреть на дары природы только с точки зрения товарно-денежной стоимости - погубишь и Слово, и остатки человечности, которые в тебе остались.
А будешь искать поэта на берегу реки или у полки книг - познаешь красоту музыкальной речи и возвысишь себя к Богу, то есть к высшей категории духовности.
Ольга Григорьева умеет очеловечивать природу и "сгармонизировать" её с собственным настроем души. Тихо и печально падающий на землю снег так же молчалив, как любимый человек, и так же исчезает, прикоснувшись к губам, как и он. Середина же сентября воспринимается поэтом как середина человеческой жизни. Ну а одиноко стоящее дерево уже в прямом смысле одиноко, как человек, и именно по нему чаще всего бьёт молния.
Григорьева не обольщается возможностями коренного улучшения жизни. Но постоянно высматривает в ней светлое начало. Здесь невольно вспоминается двустишие нашей землячки Розы Галимуллиной, преждевременно ушедшей из жизни:
Не ругайте Темноту,
Зажигайте свечи.
У Григорьевой свеча не гаснет. И если идея действительно есть познание и стремление человека, то её стихи о природе полностью соответствуют этой истине.
Например, плывущие в небе облака для неё важней, чем учебник по диалектическому материализму. Ибо никакие мудрые книги не могут соперничать с живой природой. И тут уже тема разрастается до вселенского масштаба:
Так обидно умирать,
Ничего не увидав -
Ни седого океана,
Ни украинских дубрав,
Ни Парижа, ни тайги,
Ни пустыни Каракум,
Ни яранги, ни байги…
Что ещё придёт на ум?
Ну и ну! Да это же переложение в стихах душевного крика Исаака Осиповича Дунаевского в сентябре 1952 года, когда он попал в список "невыездных". Судите сами: "Природа нашей страны огромно-разнообразна. Но разве не влияет на наше творчество то обстоятельство, что я в свои годы, например, будучи материально обеспеченным человеком и заметным творцом в искусстве, до сих пор не видел и вряд ли увижу фиорды Норвегии, озёра Швейцарии, закат солнца в Неаполе, джунгли Индии, волны Индийского океана и многое, многое, что мог себе позволить когда-то простой, более или менее прилично зарабатывающий художник или литератор?"
Неважно, знала или не знала О. Григорьева о существовании этого письма композитора, обращённого к его многолетней корреспондентке Р.П. Рыськиной. Тут важна "перекличка" двух художников, любящих родную природу, но отлично понимающих, что нельзя замыкаться в какой-нибудь одной-единственной сфере. И я рад, что у поэта всё ещё впереди, и об этом - заключительные строки стихотворения:
Эта мысль впилась клещом:
"Дайте Землю повидать!"
Поживу-ка я ещё.
Рановато помирать!
А композитор, увы, так и помер, ничего этого не увидев…
Одно из достоинств пейзажной лирики Ольги Григорьевой - её певучесть, не ослабленная даже некоторыми декларативными моментами. И когда она создаёт оду в честь апреля, месяца своего рождения, то стремится увидеть в нём ту универсальность природы, о которой только что шла речь:
В нём всё: и снег, и дождь, и первый лист,
И лета проблеск, и зимы остатки.
Непостоянен, весел, лёгок, чист
Спешит ко мне, бежит во все лопатки!
Поэт не ругает век, в котором живёт - это так же нелепо, как ругать дом, который обезобразили жильцы. Григорьева заметит на обычном огороде разгул шекспировских страстей во взаимоотношениях между плодами и ягодами. А запущенный сад ассоциируется у неё с запустением человеческой души. Думаю, что это результат огромного нравственного требования к самой себе.
У неё не отыщешь потугов к изощрённой звукозаписи, и когда она пишет "Тишина - услышишь ерша в Иртыше", то это не формальное обыгрывание шипящей буквы "ш", а подбор слов по их поэтическому и реальному смыслу. Делая шаг в сторону формалистических поисков (что подчас тоже умудряет поэтический опыт), она остаётся на почве реализма, красоты и старорусской благодати. Поэтому спящий зимний лес опасливо напоминает ей спящую царевну из русской сказки, - а вдруг он не проснётся? А бесконечную таинственную степь хочется, как лисичку, погладить по шёрстке - в благодарность за то, что, путешествуя по ней, обогащаешь душу не - изведанными прежде ощущениями. И такая же благодарность обыкновенному кусту облепихи за его целебно-творческую устремлённость.
Одухотворяясь высокими чувствами, Ольга Григорьева не боится вторжения в грубую действительность, как бы защищая право поэзии спускаться с заоблачных высот на грешную землю. Красноречивым свидетельством является стихотворение "Виноград", о котором хочется поговорить более или менее детально. Оно написано в форме свободного стиха - следовательно, легче поддаётся "пересказу", хотя пересказ стихотворения - дело неблагодарное, а иногда - нелепое. И всё же…
В самом начале - обращение к виноградной лозе с мольбой помочь удержаться над бездной, куда неизбежно уходим мы все. Автор соглашается быть бабочкой, гусеницей, стрекозой, малой виноградинкой, наконец, частью лозы - лишь бы удержаться. Но спасенья нет, потому что так устроен извечный ход мудрой природы. Виноград, вспоённый солнцем, щедро отдаёт себя людям не только целенькими ягодинками, но и волшебным соком, который из него выживают для услады не всегда благодарных людей. И если эти виноградинки живые, то какие муки они должны испытывать в соковыжималке! Как же тут уцелеть нашему лирическому герою, который хочет вцепиться в лозу? Его ждёт участь чистопородного аргамака, которого во имя удобного житейского бытия превратят в жалкую клячу - как толстовского Холстомера. Такова трагическая философия этого стихотворного опуса. Но парадокс в том, что он не противоречит идее творчески и духовно насыщенной жизни. Возрождение уступает ВЫРОЖДЕНИЮ, а потом всё идёт наоборот. В этом - диалектика жизненного процесса. Прямой линии никогда не было в истории человечества. И мы живём на белом свете не только для чего-то и кого-то, но и за счёт чего-то и кого-то.
Если Григорьева порой ищет убежище от всяких житейских скорбей, то находит его только в общении с природой. И она благословляет дупло (убежище), из которого вылетает спрятавшаяся птица - опять навстречу новым бурям. В лютом декабре поэт живёт воспоминаниями о летних мальвах и даже изобретает неологизм "летоход" по типу привычного слова "ледоход". В подобном настрое души она видит своё ежедневное счастье. А на что человек променял подобное счастье? А вот на что:
В уютных душных конурах, уставясь в ящик неживой,
Мы позабыли запах трав, ожог росы, дыханье ветра.
Живём в надуманных страстях, под теле-бред и теле-вой…
И не заметил вновь никто, как попрощалось с нами лето.
То есть профукали "летоход", как и ледоход - когда весенним днём не вышли на берег реки, чтобы полюбоваться, как сшибаются льдины. А зачем? Это можно посмотреть и по телевизору.
В разные периоды с незапамятных времён идёт та или иная борьба идей. И обычно побеждает та идея, которая соответствует не унылому тезису "Так было и так будет", а романтическому утверждению "Так не было, но так должно быть!" Об этом я подумал, когда прочитал новый цикл стихов Ольги Григорьевой, которым открывается недавно вышедший из печати третий номер журнала "Простор". В стихотворении "Молога" обыгран прекрасный миф о древнем русском городе, ушедшем под воду вместе с почти тремя сотнями жителей, которые не согласились с Постановлением советского правительства о его затоплении. Так это было или нет - неважно. Важен поэтический подход к мифу. Так должно было быть! Ибо только в единении с народом, с отчим домом, с природой жив дух человеческий - вне зависимости от пребывания самого человека: на грешной Земле или на безгрешном Небе.
|