Этюд шестой
Музыка искусства и искусство музыки
Возможно, кое-кому название данного этюда покажется несколько претенциозным. Но в любых формах искусства - будь то театр, живопись или художественное слово - Ольга Григорьева ощущает внутреннюю музыку, а музыку в чистом виде воспринимает как искусство преображать и возвышать человеческую душу. Поэтому, думается, её жалоба в одном из стихотворений, что ёй никак не удаётся "вписаться в поворот истории", не имеет основания. Она как раз-то и "вписывается" своим влюблённым духом в жизнь, когда нам так необходимо ежедневно и ежечасно осознавать, что после периода распада обязательно должен наступить период объединения - иначе говоря, период обновления всех форм жизни.
… Когда несколько лет назад я впервые прочитал её стихотворение "Театр", то появилось ощущение, что оно было написано во времена царствования ермаковско-кузенковского театра в Павлодаре. Да. именно такой порыв объединял всех нас, когда мы приходили на очередную премьеру. Какие невиданные чудеса перед нами предстанут? Сумеем ли мы постичь смысл нашего бытия? Станем ли мы лучше и чище, возвратившись к себе домой? И раздвигающийся дрожащий театральный занавес становился символом дрожания наших сердечных струн, уже успевших наполниться музыкой любви и счастья. В этом стихотворении - ни слова о деградации многих современных театров, зарабатывающих свой хлеб на шоуменских представлениях. Но весь смысл стихотворения в том, КАКИМ должен быть истинный театр, если он взял на себя миссию корректировать процессы нашей жизни. А ведь Ольга Григорьева не видела ни одного спектакля кузенковского периода. В то время, когда на сцене бушевал Олег Афанасьев, она была ещё несовершеннолетней девочкой и жила в другом городе.
Высшая степень духовности, по мнению Григорьевой, обнаруживается тогда, когда во имя спасения родной речи ты жертвуешь всеми материальными благами. Сгоревший дом можно заново построить, а пышный наряд вообще ничего не стоит, поскольку нередко камуфлирует внутреннюю пустоту. А вот речь, как и музыка, - это душа народа, взращённая и воспитанная на его почве. И скрипка, олицетворяющая безмолвную и нежную речь, соединяет хрупкость своей грации с внутренней героичностью. Об этом - стихотворение "Пела скрипка", нашедшее новое воплощение в композиторском творчестве Ларисы Лобченко:
Это просто скрипка пела,
В тишине смеясь и плача,
Словно музыкой хотела
Жизнь мою переиначить.
Жизнь переиначить - это значит заново выстроить свой внутренний мир. И пение скрипки - залог душевного обновления и морального подъёма:
Что нас ждёт, судьба какая?
Ничего бы не хотела,
Лишь бы в душах, не смолкая,
Пела скрипка, скрипка пела.
О том, что мелодия подчас восполняет отсутствующее слово (то есть речь), декларируется в другом стихотворении:
Пусть слов не знают всех,
Да это и неважно,
Ведь главное одно -
Поют мои друзья.
Это тот случай, когда трудно установить границу между музыкой и словом. Но благодаря этому возникает совершенно новая и довольно устойчивая форма человеческого общения. Несмотря на фактическую разобщённость бывших земляков,разобщённость, порождённую крушением великой державы, песня как таковая продолжает соединять тех, кто оказался волею судьбы, в Минске, Москве, Хайфе, Берлине…
Да что нам времена,
Таможни и границы,
Ведь нас ни разделить,
Ни разлучить нельзя.
Я слышу голоса,
Я вижу ваши лица,
Я верю, что ещё
Поют мои друзья.
Это о тех, которые разъединены… Ну а те, которые остались на прежнем месте? О них Ольга Григорьева написала стихотворение "Зима 96-го года". Мы в те "смутные времена" ещё не совсем были уверены в своей стабильности и втихаря поговаривали о безрезультатности преобразований. Не отстраниться ли подальше от всех новых идей? И тут на помощь пришёл Шопен. Поэтесса не скупится на детали: у пианиста мёрзли руки в холодном зале, а когда публика кричала "Браво!", то зал наполнялся паром от дыхания… Как тут не вспомнить ленинградскую блокаду, когда истощённые люди спасались не только мужественной музыкой Шостаковича, но и лучезарными мелодиями Кальмана и Дунаевского!
Тема искусства связана у Ольги Григорьевой с темой верности своим истокам. Об этом - стихотворение, посвящённое знаменитому российскому актёру Алексею Булдакову, обретшему профессионализм в Павлодарском драматическом театре имени А. П. Чехова, но старательно обходящего этот факт в своих многочисленных интервью и выступлениях.
Чтобы вернуться на белом коне,
нужно уехать, -
лукаво начинает поэтесса своё стихотворение. Но затем с беспощадной категоричностью формулирует свою мысль:
Чтобы вернуться на белом коне,
нужно…вернуться.
Вернуться не обязательно в прямом смысле слова, хотя для родной матери всё-таки лучше в прямом, потому что ей всё равно - пеший ты или конный. Но философский смысл стихотворения в другом. Нет оправдания тем, кто забывает, откуда он родом. И это уже не относится персонально к Алексею Булдакову. Автор умеет обобщать. Когда деятель искусства (и не только он) вступает в конфронтацию с самим собой, то рано или поздно иссякает его творческий дар, и он теряет свою былую популярность.
Несколько лет назад павлодарский поэт Юрий Мостовой, рассуждая об избытках лже-демократии, обозвал все сопутствующие явления "безразмерной гласностью и правовым беспределом". Видимо, он был точен в своей формулировке, ибо современная либеральная интеллигенция любит чаще всего щеголять фразами о правах человека, забывая об его обязанностях. Отсюда - гнилое сюсюканье в защиту двух минских террористов, по вине которых погибли 15 человек, а 150 стали инвалидами на всю оставшуюся жизнь. Что же касается Ольги Григорьевой, то, поднимая проблемы, связанные с несуразностью нашего быта, она не столько обличает, сколько упорно ищет спасения в прежних духовных ценностях - например, в бардовских песнях 60-х годов прошлого века, в песнях, где задушевная лирика гармонично сочетается с внутренним мужеством:
Пока сыновья мои слушают Визбора,
Я верю, что мир не лишён ещё выбора:
Спастись или всё же - пропасть.
Надежда мала, но пока ещё теплится,
И, слушая бардов, пока ещё верится,
Что деньги - не высшая власть.
Размышляя далее, поэтесса призывает нас "заняться скорей не телами, а душами", вспомнить "мудрость апостольских уст", не прекращать стремиться к чему-то высшему, духовному - даже если мы не достигнем того, чего хотим. Ибо прежде всего важна непоседливость, само движение - вне зависимости от результата.
Нет, только не липкая грязь телевизора!
Бегите из города, слушая Визбора,
К озёрам, на скалы и в лес!
… Рюкзак соберём и к вершине отправимся,
И вместе споём, и друг другу понравимся.
И Визбор одобрит с небес.
Строить реальные планы на многие десятилетия вперёд - это чистейшее безумие. Об этом неоднократно предупреждал Вересаев. Надо учиться ценить реальный быт, в котором, при всех его издержках, можно распознать истину и добро и даже услышать его "внутреннюю музыку". Ольга Григорьева умеет отрешиться от суеты сует и найти поэзию в сырой картошке, которая продаётся на перронах железнодорожных вокзалов. Она в ней видит "ядра пушечные". И в позванивающей ложечке - та же музыка, которая вызывает в нас лучшие эстетические чувства:
Вот живут! Несуетно. Картофельно.
Что ж меня-то по свету несёт?
Да, конечно же, красота сама по себе не источает добродетель. Но поэтизация рядового быта, оторванного от амбициозных страстей, всегда вносит гармонию в мятущуюся душу.
Однако ценностные духовные ориентиры находятся всё же за пределами "картофельной темы". И это отлично ощущается в концовке стихотворения "Скрипачи Хабенского", наделяющей всех нас светлой надеждой, -
Что всё устроится, уладится,
Утихнет боль, исчезнет страх,
Что живы и вовек не старятся
Шопен, Чайковский, Моцарт, Бах.
Эта концовка ассоциируется у меня со словами мудреца ХIХ-го века: "Человек не только изменяет форму того, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая, как закон, определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинить свою волю".
Автора намеренно не называю. Он сегодня не в моде. Но верю, что когда-нибудь снова пробьёт его час, - и тогда "всё устроится, уладится".
|