Этюд пятый
Цветаевский камертон
Ольга Николаевна Григорьева не случайно в 2008 году была удостоена престижного звания лауреата премии имени Марины Цветаевой. На протяжении почти всего своего творческого пути она испытывает воздействие её экспрессивной поэзии, не теряя при этом своей собственной оригинальности, которую я бы назвал непобедимым знаком её торжествующей самобытности. О Цветаевой Григорьева написала немало статей, сочинила даже пьесу, поставленную Восточно-Казахстанским драматическим театром, но в данном случае у нас пойдёт речь лишь о её стихах, проникнутых соответствующими реминисценциями.
Хочу в связи с этим напомнить об одном стихотворении Григорьевой, формально не имеющем отношения к цветаевской теме, - "Читая ЖЗЛ". В нём поэт признаётся, что привыкла читать биографии замечательных людей не с начала, а с середины, где герой повествования предстаёт на вершине славы. Ну а потом, дойдя до печального финала, возвращается к первым страницам - и это символизирует повторение прежней жизни, поскольку (здесь уж добавлю от себя) человек - смертен, но творения его - бессмертны. Истинная же смерть наступает тогда, когда в человеческих взаимоотношениях побеждает пошлость. Об этом - другое стихотворение:
Здравствуйте, здравствуйте, где вы?
Куда вы пропали?
Разбогатели?
Женились?
Уже знамениты?
Ваши чудесные кудри,
как листья, опали.
Ваши черты дорогие
годами размыты.
…………………
Здравствуйте, здравствуйте,
долго живите, богато.
Голос высокий и нежный в ночи
не разбудит…
Будет вам всё, что для жизни
безоблачной надо.
Только любви такой - это уж точно -
не будет.
Хотите убедиться в цветаевском источнике? А вот он:
Как живётся вам, хлопочется,
Ёжится? Встаётся как?
С пошлиной бессмертной пошлости
Как справляетесь, бедняк?
Те же эмоционально-скорбные вопросительные интонации, то же отражение душевной сумятицы: вначале слабо и робко, а затем смело и уверенно провозглашается победа возвышенных чувств над мещанской моралью. Григорьева не просто "перепевает" Цветаеву. Отталкиваясь от её стиля и нравственных принципов, избегая настойчивых призывов и увещеваний, она усиливает максимальные требования к человеческой личности в нынешних условиях, когда материальное зловеще господствует над духовным.
У Марины Цветаевой, иногда ропщущей на жизненные обстоятельства, всё же нет конкретных жалоб на то, что не поддаётся изменению. И, при всём своём аналитическом уме, она проявляет подчас некоторую "детскость" в восприятии мира. И это опять-таки чудодейственно преображается в стихах Ольги Григорьевой, когда она обращается к цветаевской тематике, создавая символы из бытовых представлений. Это и "колокольчик из Тарусы", активизирующий воображение о будничной жизни двух сестёр - Марины и Аси; это и какое-то интимно-наивное недоумение по поводу того, что невозможно поцеловать землю, где стоял цветаевский дом, поскольку земля одета в грязный бетон, истоптанный сотнями ног; это и лучащаяся радость при мысли, что всё-таки есть такое место на белом свете, где можно "бросить якорь", чтобы вновь обрести душевные силы для продолжения жизни в любых условиях - даже в таких, где господствуют персональные вкусы людей, весьма далёких от поэзии и искусства.
А теперь полюбуйтесь, как буквально в двух строчках Григорьева трансформирует через себя пылкую и страстную натуру своей героини:
Кто-то любовь осторожно, по капельке пьёт,
Я же всегда - окунувшись, взапой и взахлёб!
Чувствуете, какие токи и лучи - бесчисленные! - исходят здесь не только от поэзии Цветаевой, но и от самой её личности - цельной, глубокой и порывистой? Красавица-львица не может долго дремать в безделье. Но…Но…
О, если б знать, как жизнь изменит русло,
Какая будет страсть! Какая смерть…
Да, здесь не помогут никакие заговоры… Помните у Блока? -
Наш путь - степной, наш путь в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о Русь!
И в суммарном виде эта грусть предстаёт в григорьевском стихотворении, воскрешающем интонации любимого старинного романса сестёр Цветаевых - "Чудный месяц плывёт над рекою":
Мир огромен, красив и спокоен,
Только счастья никто не вернёт.
Чудный месяц плывёт над рекою.
Всё плывёт, и плывёт, и плывёт…
Нет, старинный романс выполняет здесь отнюдь не просто иллюстративную функцию. Чудный месяц плывёт во славу непрекращающейся жизни, в которой немало грустного, но одновременно и возвышенно-поэтического. За это ей - искренняя благодарность. Судьба Марины Цветаевой замечательна и трагична. А чудный месяц всё плывёт и плывёт над рекою… Не он ли породил будущие "цветаевские костры", один из которых зажёгся в Павлодаре, - разумеется, по инициативе всё той же Ольги Григорьевой? -
Когда вдруг покажется:
жизнь - это вздор,
Задушит змея равнодушья и сплетен,
Зажгите с друзьями Маринин костёр,
И руки, и лица, и души согрейте!
Но для "подпитки" поэту нужен не только костёр, но и прикосновение к цветаевской земле. Отсюда - её заклинание и обещание: "Я к тебе вернусь, Таруса, вернусь!". И это звучит как отголосок фантастического желания Марины: "Как я хотела, чтобы каждый цвёл в веках со мной!"
Цикл "В Елабуге" - это своеобразная экспликация Григорьевой своих многолетних переживаний, связанных с раздумьями о трагической участи своего кумира. "Приезд" - показательный этюд о дискомфортности человеческих чувств, вызванных неласковой природой Елабуги, которая погубила Марину. "Из Чистополя" - образная перекличка с известными словами Ильи Эренбурга: "Одиночество, вернее сказать, отторжение, всю жизнь висело над ней как проклятье, но это проклятье она старалась выдать не только другим - самой себе за высшее благо". Какие мудрые слова о сожжённом поэтическом сердце - сожжённом, но не дотла! "Дорога" - острая душевная боль при почти мистической мысли о невозможности повернуть вспять то, что движется по "линии судьбы". Пожалуй, так оно и есть, ибо даже при удачно выбранной цели, не знаешь, что ждёт тебя впереди. "31 августа" - стихотворение о самой страшной дате в жизни Марины. И здесь главенствует роковая примета обобщающего характера:
Убивает поэтов время,
Убивает поэтов быт.
А "На кладбище" - это уже полный контраст по отношению к первому стихотворению цикла ("Приезд"). Здесь Григорьева благословляет край, где Цветаева нашла свой последний приют. Ибо негоже развенчивать то, что осталось в нас навсегда. Тем более, что в следующем стихотворении мы слышим буквально стенания поэта по близким душам, привившим ей жажду жизни, в которой немало прекрасного, несмотря на то, что выдающаяся личность, как правило, всегда обречена на духовное одиночество - даже при непременном участии в вихревых событиях.
Но связи (пусть в некотором роде мистические) всё-таки существуют, и об этом - стихотворение "Связные". И хоть там идёт речь о символической связи между волошинской крымской полынью и цветаевским елабужским листиком земляники, я воспринимаю смысл названия стихотворения гораздо шире. Истинный творец (в данном случае поэт) должен не только углубляться в собственное творчество, но и быть связным между различными художественными направлениями, если они преследуют общую цель. И здесь впору вспомнить, как Марина Цветаева негодовала, когда узнала, что Нобелевский комитет отклонил кандидатуру Максима Горького на получение престижной премии. А ведь с Горьким у неё почти ничего не было общего - ни по манере письма, ни по серьёзным этапам жизни. Но она чувствовала себя "связной" между различными творческими концепциями в великой русской литературе. В качестве доказательства своей мысли, которую я вовсе не навязываю О. Григорьевой, хочу привести цитату из энциклопедического труда Янины Шуловой о романах Андрея Белого "Москва" и "Петербург", изданного в 2009 году Санкт-Петербургским политехническим университетом. Цитата принадлежит Францу Кафке - несомненному антиподу Горького по социальным и художественным убеждениям: "Максим Горький всё видит и ощущает пером. Это видно по заметкам о Толстом. Перо не инструмент, а орган писателя".
Вот так "связной"! Австрийский декадент и мистик прокладывает мост к русскому писателю, обосновавшему теорию социалистического реализма! Эти слова превратились для меня в меморандум, и я их никогда не забуду. Все направления хороши, если они служат общечеловеческим идеалам. Конечно, Григорьева вряд ли думала об этом, когда писала стихотворение "Связные". Тут большую роль играет подсознательный творческий процесс. А я, прошу прощения, не только литературовед, но и обыкновенный читатель. И имею право увидеть в любом стихотворении то, что мне хочется увидеть. К этому побуждает глубокий подтекст многих григорьевских стихов.
Марина Цветаева слишком любила жизнь, чтобы примириться с её мерзостями. "Жизнь пролетела - тяжёлый и сбивчивый сон", скажет потом Ольга Григорьева в стихотворении, посвящённом матери. Одно противоречит другому? Как бы не так… Все сложности объясняются тем, что истинные поэты всегда плывут против течения. А течение само по себе прекрасно, потому что без него - нет жизни.
Когда бродит в тебе весна, как в берёзе - сок,
Когда лужи сверкают вокруг сотней линз,
Так легко уместить в каких-то двенадцать строк
Всю жизнь.
И Григорьева умеет это делать. Мало того, в семи строчках она может выделить ошеломляющий вопрос в развёрнутом виде:
…Как же Марине суметь
Перетерпеть жизнь
И пережить смерть?
И уже буквально в трёх словах - "Встретимся у Марины!" - вызвать у читателя целый поток чувств и необузданных стремлений. В полном соответствии с искромётной поэтикой самой Цветаевой.
Давным-давно сказано: "Блаженны алчущие и жаждущие правды". И, как известно, новые идеи приходят в голову не одному человеку, а многим, поскольку все мы одинаково находимся под прессом стандартных ассоциаций или, наоборот, пытаемся их преодолеть силой творческого воображения. Григорьева, как и другие её собратья по перу, пишет о жутких временах, когда единственным спасением является Слово. И тут же вспоминается гумилёвское: "Слово - это Бог". Но и не только Слово. Творения человеческих рук тоже одухотворены Богом. Потому-то поэту дорог город Александров с его белым Кремлём. Он как бы возмещает все потери в мире подгоняющих призывов - призывов, в сущности, в пустоту. И ту же функцию, что и Александров, выполняют Таруса и Елабуга. "Что в них влечёт?" - спрашивает поэт. И отвечает: непрекращающаяся жизнь ушедших из жизни:
Марина, раскинув руки, с горы бежит,
И Ася смеётся, и что-то кричит ей вслед.
Когда ты объективно оцениваешь свои силы и тебе дорого дело, ставшее твоим призванием, то никогда не будешь создавать себе искусственных соперников, которые в чём-то тебя опередили и что-то сделали лучше тебя. Видать, Григорьевой пришлось столкнуться с некоторыми "цветаеведами", которые любили не столько Марину, сколько самих себя… О, как мне знакомы эти ощущения, когда приходилось общаться на различных сборищах с теми или иными булгаковедами и дунаевсковедами! Казалось, творим единое дело, стремимся пить из общей чаши радость одержанных побед…Куда там! Чувство ревности превышает всё остальное: как бы кто-нибудь тебя не опередил, как бы кто-нибудь не выступил удачней тебя, как бы кто-нибудь не выдвинул проблему. автором которой должен быть ты, и только ты… И с чувством неизбывной горечи Григорьева обращается к "дерущимся" стиховедам:
Отравляющий воздух разлада…
Ревность, зависть - знанье прорех.
Не делите Марину, не надо,
Ведь огня её хватит на всех.
Не делите её, не делите!
Всё оставив, ушла налегке…
Сберегите её, сохраните,
Чтоб - ни слову пропасть, ни строке.
Да, здесь не отделаешься подписью под "меморандумом честности", здесь должны восторжествовать коллективная мудрость, личная человеческая порядочность и подлинная любовь к искусству. И все эти гармонизированные качества - сверять по камертону Марины Цветаевой. Это и делает сама Ольга Григорьева, призывая следовать её примеру:
Как самый лучший друг
Меня спасает он -
Небесный чистый звук,
Маринин камертон.
Цветаевское вечное "Warum?" воспринимается Григорьевой как своеобразный короткий инструктаж по поэтическому осмыслению того, чем мы живём и дышим. Над головой - синь небосвода и яркое солнце. Но в нашем поле зрения и отмерцающие марева. И когда Григорьева слышит, как Елена Фролова поёт песни на стихи Цветаевой, то ощущает себя стройной островитянкой с далёких краёв. И, значит, чужая зовущая даль всё-таки имеет свои прелести. Однако то, что ближе ("перетерпеть ночь да пережить день"), - дороже. И не случайно к одному из своих стихов Григорьева взяла эпиграф из Цветаевой:
За этот ад,
За этот бред
Пошли мне сад
На старость лет.
"И Он послал, - продолжает Григорьева, не сад, сосновый бор". То есть наделил неиссякаемым богатством, помогающим "Забыть, как сон, земные ад и бред и помнить только запах этих сосен". Кто сегодня согласится "мотать на ус" этот призыв к мирному самоуспокоению?
Григорьева пишет о сыне и дочери М. Цветаевой, чья участь была тоже трагичной… О зиме 1940-го года, когда в большой стране и в большой Москве не нашлось места для Марины. О начавшейся войне, из-за которой личные судьбы стали необратимыми… О прямых линиях елабужских стволов, которые похожи на любимые тире Цветаевой… И читатель постоянно удивляется неожиданным ассоциациям и метафорам. Они всегда новы и свежи, хотя кое в чём не бесспорны. Но в высшей степени художественны. И к тому же поэт не только хорошо знает, о чём пишет, но и "пропускает" это через своё сердце, как бы проживая в самой себе всю цветаевскую жизнь. Здесь невозможно даже намекнуть на какое-либо репродуцирование.
И в заключение вот о чём хотелось бы напомнить. Сейчас уже многие забыли, что возрождением имени Марины Цветаевой мы в первую очередь обязаны Илье Григорьевичу Эренбургу, легендарному публицисту периода Великой Отечественной войны, который по своей популярности соперничал (подумать только!) с самим Сталиным, о чём Евгений Евтушенко написал специальное стихотворение. Эренбург оказался первым, кто вырвал из забвения имя великого русского поэта, поместив во втором сборнике "Литературной Москвы" (1956 г.) статью "Поэзия Марины Цветаевой" с приложением восьми стихотворений, которые произвели неслыханный фурор в читательском мире. Власти не на шутку перепугались, тем более, что в книге содержались и другие острые материалы (например, "Заметки писателя" А. Крона). По инициативе одного из идеологов ЦК КПСС сборник тут же стали изымать из многих библиотек, а набор третьего сборника рассыпали. Я лично помню, как "Литературная Москва" пропала (?) в Акмолинской областной библиотеке, а из рук в руки переходили 2-3 экземпляра, которые успел продать Облкниготорг. Не у всех были пишущие машинки, и любители поэзии ночами переписывали от руки великолепную статью Эренбурга и гениальные стихи Цветаевой. Это было в 1957 году, в разгар целинной эпопеи. Имя Ильи Эренбурга знала вся страна. Теперь узнали имя Марины Цветаевой. И никто не знал…
И никто не знал, что в те дни, когда люди буквально вырывали из рук друг у друга "Литературную Москву", не только в Акмолинске, но и в других городах СССР, - в одном из таких городов, а именно в Новосибирске, родилась девочка, которая впоследствии очень много сделала, чтобы избавить всех нас от комплекса вины перед памятью Марины Ивановны Цветаевой и чтобы её небесная поэзия стала неотъемлемой частью нашего земного существования.
|