Этюд первый
Привкус философии
Название этого этюда подсказано стихотворением "Привкус бега". Привкусы бывают разные. От одних - улетучивается истинный вкус вещества (недаром родилась русская пословица "Ложка дёгтя испортит бочку мёда"), от других - возникает необыкновенный шарм, придающий свежесть поэтическому образу или старой истине. Стихотворение "Привкус бега" - именно о ложке дёгтя. Нежность человеческого сердца, пение птиц в густых садах, романтика детских и юношеских лет, озорной летний ливень, долгожданный первый снег - всё это улетучивается или испошляется "привкусом бега", которым насыщена наша нынешняя жизнь: мы спешим неизвестно куда, всё делаем наспех, нахрапом и даже любим "по-быстрому"… А в конце - зачерствелость и ужасающая пустота.
И здесь я должен обмолвиться, что философия в чистом виде у Григорьевой не существует. Она у неё тоже выполняет функцию "привкуса" к обозначенному явлению. И в этом прелесть её стихов, ибо в них нет назидательных деклараций и нудного оголённого философствования. Как тут не вспомнить суждение Ларисы Фёдоровны из романа Пастернака "Доктор Живаго": "По-моему, философия должна быть скупой приправой к искусству и жизни. Заниматься ею одною так же странно, как есть один хрен".
Поэтому у Ольги Григорьевой всё проистекает из быта. И тогда сиюминутная действительность незаметно трансформируется в вековую истину. Мальчик, капризничающий в автобусе из-за того, что он не хочет ехать спиной, вызывает у автора горькую мысль, что на протяжении неисчислимого количества лет все мы едем "спиной" по неведомой дороге и по неизвестному маршруту.
Будто жизнь потеряла русло,
Растекается, как вода -
это уже отзывается грустным музыкальным эхом в другом стихотворении. А в третьем - и вовсе тупик: душа готова "молча встретить роковую черту"…
Что и говорить! Вроде бы полнейшая капитуляция перед жизнью, которая не наполнила смыслом твоё бесцельное существование…
И всё-таки есть она, эта цель! Погружаясь в пучину бытия, поэт видит спасение в движении и борьбе. В борьбе с собственной мягкотелостью, допускающей обворовывать невозвратимое время, предназначенное для неутолённого творчества. И - по контрасту - в христианском смирении, позволяющем вторично помочь тому, кто предварительно плюнул тебе в душу за первоначальную помощь. А в целом - в толстовском осознании, что счастлив лишь тот, кто счастлив у себя дома.
И зачем он, этот век,
вдруг кончается?
Мы с тобой были счастливы в нём
За традиционной манерой письма - смелое и свободное новаторство в расширении известной мысли: каким бы ни был век (добрым или жестоким), нужно уметь дружелюбно расположиться в нём, как в собственном доме.
Подчас Ольга Григорьева в чём-то не избегает трафарета (например, "Ведь судят не по желаньям, а - чем закончится"), но и трафарет у неё обусловлен драматическими переживаниями, из-за чего даже как-то неучтиво обращать на это внимание: в конце концов, фраза "Я люблю тебя", повторяемая миллион раз со дня сотворения мира, тоже банальна, но в то же время глубоко индивидуальна - в зависимости от того, кто и как её произносит.
Отсюда - пронзительная горечь при фиксации обыденного (увы!) явления - непрекращающейся эмиграции:
Эти отъезды похожи на бегство.
Семьи молчат до последнего дня.
Эти отъезды - ножами по сердцу,
Будто бросают не город - меня.
С каким великим чувством скорби и философской глубиной здесь обозначено рвущееся звено общей человеческой цепи (невольно вспоминается "По ком звонит колокол" Хемингуэя), когда всё то, что творится с другими, неизбежно касается в первую очередь именно тебя! Ибо ты к этому причастен, даже если ни в чём не виноват. "Будто бросают не город - меня". Поэтическая ёмкость всего лишь одной простенькой строки - поразительна.
О чём ещё размышляет поэт? О том, что в шестнадцать лет легче думается о смерти, чем в сорок… О том, что, открыв дверь в прошлое, ты не сможешь объяснить людям прежних столетий, почему не сбылись их надежды… О том, что в период распада империи - важней всего сохранить от распада собственные души… А одно стихотворение называется "Зачем она была" Она - это кто? Оказывается - жизнь. Вновь воскресают моральные проблемы, свойственные именно русской классической литературе, которая требовала от человека четкого осмысления своего пребывания на нашей грешной земле. Отсюда и вопросы, поставленные прямо "в лоб": "Кто виноват?" и "Что делать?" Хорошо было Герцену и Чернышевскому: они, судя по всему, знали ответы на эти пламенные вопросы. А Григорьева не боится признаться, что не знает:
Но чем ни больше человеку лет,
Ясней с годами,
что ответа нет,
И в мирозданьи он,
наверно, лишний…
Да, грустное признание… Но его, я думаю, не следует воспринимать в буквальном смысле. Скорей всего оно направлено против пылких всезнаек, которые ничтоже сумняшеся готовы мгновенно ответить на любой вопрос и тем самым "укрепить" свою пошатнувшуюся общественную и литературную репутацию. Григорьева призывает мыслить и сомневаться. По этому поводу не побоюсь процитировать любимый девиз немодного ныне Карла Маркса:
"Подвергай всё сомнению!" И получается, что основоположник научного коммунизма подвергал сомнению и сам коммунизм. Каково?
Одна из болевых тем русских поэтов Казахстана - разделение двух стран, связанных общими кровеносными сосудами. Как правило, почти каждый поэт декларирует свою верность России и любовь к Казахстану. И лишь Ольга Григорьева сумела в данном случае заменить декларацию смятенной философской метафоричностью, символизирующей раздвоенное состояние бывших невинных граждан СССР. Её стихотворение "Развод" хочется привести полностью:
Остаётся мать, отец уходит.
А бывает иногда наоборот.
Я - как маленький ребёнок при разводе,
И обида мне покоя не даёт:
Разменяли, разрубили, разбежались,
Разделили по тенге и по рублю.
Только я-то… Посмотрите, я осталась!
Я по по-прежнему обоих вас люблю!
Одинаково над вами небо сине,
Одинаково Иртыш в степях бежит,
Что ж мне делать, если мать живёт в России,
А в земле казахской мой отец лежит.
Развелись, а вот детей-то не спросили.
Понаставили таможен - и с концом.
И мечусь я между матерью - Россией,
И любимым Казахстаном, как отцом.
Дети, брошенные на произвол судьбы при разводе родителей… Обычное бытовое явлении. Но Григорьева с цветаевской силой превратила его в ярую метафору, которая вызывает у читателя одновременно озноб и жар с последующим удивлением: почему, мол, я сам не нашёл таких слов? Ведь так просто сказано…
Не предсказывая ход событий, поэт благодарна судьбе за то, что живёт на свете. Опыт полнокровной поэтической жизни - это не опыт прагматичного предпринимателя. И когда она благодарит Бога за то, что он ей "всего отпустил сполна", то это - благодарность человека, который вмещает в себя сто лет полноценной жизни. Поэтому вопреки мудрому Ветхому завету, предписывающему не оглядываться назад. Она всё-таки оглядывается и уже чувствует, как на кончиках пальцев проступает соль от столпа Лотовой жены… Что ж? Лучше уж превратиться в соляной столп, нежели в беспамятного манкурта.
Ольга Григорьева трансформирует не только традиционные сюжеты. Достаточно прочитать её небольшое стихотворение "Река и речь", чтобы убедиться, насколько она точно и оригинально интерпретирует корневую основу русских слов, чтобы докопаться до их истинного смысла. И здесь она снова очень близка Марине Цветаевой.
Резонанс её стихов ощутим далеко за пределами Казахстана. Передо мной письмо замечательного российского поэта из Ростова-на-Дону Эдуарда Барсукова: "С какой радостью и благодарностью к Ольге Николаевне Григорьевой я прочитал её подборку в журнале "Простор". Стихотворение "В автобусе ночном" читал друзьям по телефону. Так задели моё сердце её стихи".
Ещё бы не задеть! Ведь это стихотворение посвящено россиянам и казахстанцам, чьи судьбы пересечены искусственными границами. И, следовательно, та "горсточка рифм и метафор", о которой говорит Григорьева в другом стихотворении - это не просто набор неких художественных средств, а слоистое отражение её богатого внутреннего мира, который постоянно подпитывается всеми красками мира внешнего.
А какие утончённые парадоксы свойственны её стихам, какие неожиданные афоризмы! Впрочем, это уже тема будущего второго этюда.
|