Михаил Булгаков. Оперные либретто.

Н.Шафер. Черное море (комментарии к либретто)

О различных вариантах либретто пойдёт речь ниже, а пока вернёмся к редакции, законченной писателем 18 ноября 1936 года и опубликованной в этой книге. Само название либретто - "Чёрное море" - как бы претендовало на значительность содержания и ясность символического смысла. Между тем, мысли и судьбы героев никак не соотносятся с образом Чёрного моря, потому что и образа там такого нет. Есть лишь несколько упоминаний о море - Болотовой оно снится, а Зейнаб видит его живым. Впрочем, если дать волю воображению, то Булгакову можно приписать мысль, что море пошло на компромисс с большевиками. Тем более, что вторая картина заканчивается нарочито театральным квартетом большевиков, которые клянутся, что они возьмут Крым и утопят врагов в Чёрном море.

Возможно, самое ценное в "Чёрном море" - это то, что, вопреки определённой заданности, здесь всё же снова стихийно проявляется внеклассовый подход писателя к человеческой личности. Маслов омерзителен не потому, что он белогвардейский офицер и начальник контрразведки, а потому, что загажен тот родник, с которого он начинается как человек. Несомненно, его душа замутнена с детства - она способна соблазниться чем-то примитивно-мирским, но не способна содрогнуться ни от боли, ни от любви. В связи с этим возникает парадоксальная ситуация: Булгаков наделяет симпатичными душевными качествами людей из двух противоположных лагерей - безымянного белого главкома и командующего "красным фронтом" Михайлова (Фрунзе). У них почти одинаковые стремления и желания - их сближают верность долгу и отчаянные попытки стать властелинами собственной судьбы в процессе преодоления душевной и физической слабости. Ария обездоленного белого главкома, вынужденного покинуть Родину, убеждает нас, что нравственная ценность человека не зависит от его политических взглядов. А измученный и преждевременно постаревший командующий "красным фронтом" Михайлов, отнимая Родину у белого главкома, как бы одновременно вбирает в себя его боль:

"Болит нога и ноет, и грызет. Боль никогда меня не отпускает. Мне хочется лежать. Что снилось мне? Что всколыхнуло душу? Да, централ. Централ. Приснилося, что бьют прикладами. И загорелась боль. А что ж потом? Ах, память, память, ты не гаснешь! Я видел живо сибирскую тоскливую пустыню, конвой, мороз, тяжёлые удары в спину. Не отпускала боль в ногах, обременённых кандалами. О кандалы мои, Сибирь, когда я вас забуду? Я знаю - никогда! Уйти! Уйти и отдохнуть! Пришёл мой час болеть. Как обнимает слабость! Нет, шалят больные нервы! Вставать! Вставать! Вставать!"

Боль в ногах у Михайлова - это такая же аллегория, как головная боль у Понтия Пилата в "Мастере и Маргарите"... Два врага, втянутые в водоворот дьявольских событий, трагически оканчивают свой путь уже за пределами оперного либретто. Один погибнет в скитаниях по чужим землям, другой будет зарезан на операционном столе в освобожденной красной России. Бойцы разных станов, они оба окажутся жертвами твердокаменных принципов в эпоху морального падения общества.

Но теперь настала пора обратить внимание на то, что отмеченные эпизоды совершенно не вписываются в конструкцию и стиль либретто, так как Булгаков создал фарсовое произведение, где театральная зрелищность, облечённая в революционный пафос, язвительно обнажает комизм политических устремлений двух противоборствующих сторон. Уже начало либретто озадачивает манерной напыщенностью в откликах персонажей на трагическое происшествие:

МАША. Ой, лихо, ой, беда! Сейчас иду и вижу, на нашей улице на фонарях висят покойники. Народ бежит, кто крестится, кто охает. Поймали коммунистов и повесили.

БОЛОТОВА (у окна). Какая гнусная жестокость! Безумие! Ужель они не понимают, какие чувства возбуждают, что себе готовят? Злодейство даром не пройдёт. Я не могу смотреть. Уйдите, Маша, я больна.

Возможно подобное утверждение будет звучать кощунственно, но в данном случае щедрая эмоциональная оценка происшедшего невольно вызывает улыбку. Ведь это, в сущности, набор трескучих фраз, где единственная живая реплика - лишь в самом конце: "Уйдите, Маша, я больна". Декларативное сочувствие, доведённое до крайности, обернулось карикатурой на психологию чувств.

Такой же карикатурой выглядит и сцена, где красные командиры решают срочно штурмовать Крым. Любопытно, что Михайлов, только что поразивший нас своими человеческими качествами, вдруг превращается в бездушный манекен, который произносит сплошные пошлости. Сознательно или бессознательно Булгаков доносит до будущего слушателя оперы мысль, что главное средство, к которому прибегали большевистские военачальники, чтобы убедить красноармейские массы пожертвовать своими жизнями - это демагогия. Комдив докладывает Михайлову, что бойцы разуты, обносились, у многих нет шинелей, а Михайлов в ответ предлагает немедленно начать штурм. Командарм докладывает, что на пустынной ровной местности нет никаких прикрытий, следовательно, красноармейцы будут скошены беспощадным вражеским огнем,- а Михайлов в ответ с чувством произносит: "Великие жертвы! [...] Штурм невозможен". И после наступившей паузы: "Так совершим же невозможное. Так совершим же невозможное. Сметём последнего врага! Приказываю по Крымским перешейкам ворваться завтра ночью в Крым!" Это, так сказать, кульминация первого акта. Заканчивается же он весёлой ансамблевой сценой, где участники военной экспедиции, спекулируя словом "жертвы", хвастливо обещают поймать "в мешок" барона Врангеля:

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter