Этюд четвёртый
Романтика поэтического долга
Читатель, возможно, удивится, но когда я пытаюсь окинуть взглядом вереницу поэтов, которые предстают в стихах Ольги Григорьевой, мне вспоминается известное изречение: "Не откладывай на завтра, что можно сделать сегодня"... Но при чём здесь это изречение?
А при том, что в спокойной манере письма я всегда улавливаю у Григорьевой некую торопливость - в данном случае не просто уместную, но и возвышенную. Поэт ничего не откладывает на завтра, потому что завтрашний день - неизвестен. А ему нужно успеть именно сегодня! Успеть выразить горячую благодарность предшественникам и современникам, которые помогли ему (ей) в становлении собственной поэтической личности. Как это не похоже на многих стихотворцев, которые, амбициозно зациклившись на собственных опусах, требуют к себе гиперболического внимания и мгновенно скучнеют, когда речь заходит о творчестве других авторов!
За последнее время стало модным копаться в подвалах биографии великих людей, в том числе поэтов. Жертвами этих "копаний" , помимо классиков ХIХ-го века, стали Маяковский, Есенин, Пастернак и многие другие. Ольга Григорьева глубоко убеждена, что земное обличье поэта - это маска, за которой скрывается дыхание строки. А дыхание строки порождается талантом и вселенским духом, которыми подлинный поэт отличается от прочих смертных. Подвальные же факты, хотя они и имели место в жизни, превращаются в заведомую ложь, поскольку никак не отражают истинную суть духовной крылатости. Вот почему, когда Григорьева обращается к творчеству различных поэтов, её в первую очередь интересует не суета быта, а душевная тревога, порождённая ощущениями краткости дней и неизбывной печалью от сознания несовершенства человеческого общества.
Почему образ Пушкина неизменно мелькает во многих стихотворениях Григорьевой? Да потому что Пушкин был и остаётся мобилизующим началом для всех видов творчества, включая театр, кино и изобразительное искусство. Если хотите - то и для решения актуальных социально-политических задач, которые не терпят инертности, требуя от общества сильных и резких движений.
Вот потому-то Пушкин и чудится Григорьевой везде и всюду - в особенности в городе на Неве, где аромат старины ещё полностью не улетучился, хотя новая "нечистая сила" и пытается истребить его "до основанья, а затем…." Что затем? Да ничего. Пока Пушкин будет вести с Бродским разговоры о Катулле, Петербург останется Петербургом - не только со своими арками, мостами, дворцами, но и со скромными калитками и старыми проходными дворами, Правда, мне не совсем верится, что Пушкин и Бродский могли бы сойтись на Катулле (или на какой-нибудь другой теме - на месте Иосифа Алексанлровича я легко представляю себе Марину Ивановну), но дело не в этом. Дело в том, что для Григорьевой очень важна поэтическая формула "Бог сохраняет всё", о чём у неё идёт речь в особом стихотворении - "Посвящение Бродскому". И версия становится непреложной истиной. Потому что среди всеобщего развала необходимо сохранить в себе чувство благодарности к Богу за то, что ты ещё существуешь и дышишь. А если дышишь - значит, живёшь. Благодарный галдёж - отвратителен. Григорьева благодарит тихо, скромно и… счастливо. В этом и проявляется романтика поэтического долга. И она сильней ощущается в персональном обращении именно к Пушкину:
Он - мой воздух и вдохновение,
Он - надежда и божество.
Если будет Руси спасение,
То начнётся оно - с него.
Живя в Казахстане, Ольга Григорьева не случайно видит в поэзии Абая зеркальное пушкинское отражение. Памятники Пушкину и Абаю в Астане она тоже воспринимает как встречу двух родственных душ и единомышленников:
Не с толпой -
С душой наедине,
Разгоняя равнодушья ночь,
Встретились поэты в Астане…
Может, для того,
Чтоб нам помочь?
Фантазия автора прочно подчиняется определённому идейному заданию. И два великих поэта, разделённые временем и национальностью, как бы соединяются в родных пенатах, чтобы посвятить себя общему делу.
Но Григорьева погрешила бы против истины, если бы успокоилась на этой мысли. Сознавая интеллектуальную мощь русского поэта, она предполагает его растерянность перед нынешней "перестройкой":
Почему для русских Россия чужбиной стала,
То, наверное, и Пушкин не смог бы понять.
Да, серьёзные изменения массового общественного сознания могли бы оказаться камнем преткновения и для Пушкина, и для Абая. Как всегда, Григорьева не облегчает проблему…
Есть ещё один её кумир в ХIХ-ом веке. Это - Евгений Баратынский. Кажется, что Григорьева не пишет, а поёт о нём. Причём не только как о поэте, но и как о лучшем представителе мужской части человечества. И даже по-женски объясняется ему в любви:
Я люблю Вас до сих пор -
Странно, глупо и нелепо,
Ведь давно свершило небо
Свой жестокий приговор.
То ликуя, то скорбя,
То ревнуя, то любуясь,
Забывая про себя,
Я люблю Вас, я люблю Вас.
Ваше тонкое лицо,
Вашу раннюю усталость…
Для меня писалось всё,
Пусть не мне и посвящалось.
Это - в одном стихотворении. А в другом, которое называется "Над книгой поэта" - уже философское обоснование своих чувств и мыслей. У меня нет реальных доказательств, но предполагаю, что оно написано под впечатлением от стихотворения Баратынского "На смерть Гёте". Подчёркивая общность своего мироощущения с поэтом ХIХ-го века, Ольга Григорьева как бы одновременно и спорит с ним. Ведь своё преклонение перед Гёте Баратынский объясняет так:
Всё дух в нём питало: труды мудрецов,
Искусств вдохновенных созданья,
Преданья, заветы минувших веков,
Цветущих времён упованья.
Мечтою по воле проникнуть он мог
И в нищую хату, и в царский чертог.
Ещё Белинский заметил, что здесь дан идеализированный образ поэта: дескать, невозможно одному человеку, даже великому, вместить в себе столько… Григорьева же считает, что недуг земного бытия - это когда тебе всё известно и понятно: "А то, что знаю, мне уж скучно". И действительно, зачем надо знать, что твой друг - сплетник и двурушник? Ведь за подобное знание ты расплачиваешься страшным разочарованием в сущности человеческой личности вообще! И когда ей чудится, что "по саду бродит Баратынский", выясняется, что два поэта, разделённые временем более чем в сто пятьдесят лет, болеют одним и тем же недугом всезнания - недугом, который чреват приземлением чувств, из-за чего невозможен полёт в высшие сферы. Стихотворение заканчивается вопросом:
Но почему дрожит перо
Перед пустым листом бумаги?
Ответ я нахожу в стихотворении, посвящённом памяти христианской поэтессы Наталии Ануфриевой:
Среди героев, трусов, катов, выжиг
Могла я лишь на Бога уповать.
Ведь первым делом надо было выжить,
Чтобы потом всё это описать.
Вот как? Значит, художник всё-таки обязан выдержать бремя мысли и познания мира. Но - при непременном возрастании сердечности чувств. Не это ли имел в виду Пушкин, когда говорил, что у Баратынского оригинальная мысль сочетается с сильным и глубоким чувством? Вот этой гармонии и пытается добиться Григорьева в своих стихах.
Но основной ориентир Ольги Григорьевой - это всё же поэзия ХХ-го века. Отсюда возникает необходимость внутренней перестройки, которая у неё осуществляется без высоких скачков и, можно сказать, незаметно. В поэзии Максимилиана Волошина её, судя по всему, привлекает созерцательность и ощущение вечного странничества, несмотря на то, что поэт в конце жизни прочно обосновался в Коктебеле. И когда Григорьева пишет, что ей не хочется быть "странной" в домике Волошина, то невольно пытаешься угадать смысл фонетического звучания слова: то ли имеется в виду желание приглушить свою "необычность", чтобы легче вписаться в окружающую обстановку, то ли вообще обрести душевный покой после длительных странствий и поисков. Как известно, именно так всё и произошло с хозяином домика, который, долго странствуя по Европе, нашёл, наконец, своё пристанище в Крыму.
Другое дело - Пастернак. Здесь нетипичный для поэта пушкинский хорей (типа "Мчатся тучи, вьются тучи") Григорьева использует для того, чтобы передать своё ощущение свежести от стихов великого поэта ХХ-го столетия, у которого русская природа сияет удивительной чистотой и вызывает многокрасочные ассоциации:
Еду, еду к Пастернаку
Через всю страну большую,
По пути перебирая,
Словно чётки, города.
Полоса дождя и мрака
Одесную и ошую.
Лишь на горизонте светит
Вифлеемская звезда.
И опять-таки двойное ощущение: то ли колокольчик звенит под дугой, то ли поэтесса самозабвенно бьёт в колокол - от восторга и от сознания своей причастности к истинной поэзии.
Григорьевой не всегда обязательно называть вещи своими именами. Ей так же не обязательно делать специальное посвящение тому или иному поэту. Найдите стихотворение "Яблоня" в её сборнике "Из семи тетрадей",и вы убедитесь, что это - расширенная версия знаменитого ахматовского восклицания "О, если б знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда!" Имя Ахматовой отсутствует… Но вы,
несомненно, убедитесь, как большая тема прекрасно реализуется камерным способом. А у Анны Ахматовой действительно есть чему поучиться: "тихой сапой" она могла быть принципиальной и сурово справедливой, как меч Немезиды.
И вот так же, как в "тихой" поэзии Ахматовой, Григорьева уловила нечто "космическое" и в философской лирике Леонида Мартынова. Метеорный дождь, обрушившийся на родной поэту Омск, доносит и его голос - голос, похожий на лёгкое дуновение и тихий свист флейты, которая может звучать и как призывная труба. В связи с этим хочу напомнить один совершенно забытый календарный факт. В начале 1942-го года, в период горького и повального отступления наших войск под напором гитлеровцев, голос Мартынова действительно зазвучал космически - как труба. Для Исаака Дунаевского он написал текст большой кантаты, можно сказать, в плакатном стиле:
Мы придём! Это знают везде!
Не померкнуть алой звезде!
Враг разрушил твой дом… Мы придём!
И на месте том
Светлый дворец возведём!
и т. д.
Текст этот печатался только с нотами композитора (в авторских сборниках он никогда не воспроизводился), и Григорьева вряд ли его знала. Но какой замечательный поэтический образ она интуитивно нашла, чтобы оттенить многозначную ассоциативность стихов Мартынова!
Умение обнажить внутреннюю суть того или иного поэта никак не сопряжено у Григорьевой с желанием эффектно продемонстрировать детали, на которые так падок обыватель. Я бы сказал, что у поэтессы - оберегающий взгляд на личность и творчество тех, о ком она пишет. Юрий Левитанский остаётся в её памяти и душе "светлой и грустной меткой"; Юрий Бек-Софиев - мойщиком стёкол, смывающим накопившуюся грязь не только с реальных окон, но и с фальшивой поэзии; Булат Окуджава - символическим троллейбусом, подбирающим озябших в ночи путников. И за всем этим скрываются богатейшие возможности поэтических сердец, их необычайная объёмность при неброской манере письма.
А Евгений Евтушенко - это уже особая личность. Вот кого не обвинишь в скромности поэтического письма. Самый знаменитый поэт второй половины ХХ-го столетия, он не только в публицистической, но и в "тихой лирике" ярок, эффектен, глубок. Но от Григорьевой не ускользает и его "показушность" перед скопищем модников, которые сегодня преклоняются перед одним кумиром, а завтра - перед другим.
Но ты, кому давно открылось
Предназначение судьбы,
Зачем тебе, скажи на милость,
Капризная любовь толпы? -
с болью спрашивает поэт поэта. И здесь рельефно обозначается разница между Григорьевой и многими её коллегами, которые не терпят Евтушенко за его легендарную популярность. У Григорьевой взгляд на Евтушенко такой же "оберегающий", о каком я писал выше: она искренно тревожится за моральную репутацию поэта и публициста, который был подлинным властителем дум в незабываемые шестидесятые и последующие годы. А о том, что Григорьева испытала на себе влияние не только Бродского, но и нелюбимого им Евтушенко свидетельствуют два поэтических фрагмента. У Евтушенко:
Пусть уж лучше мечусь до конца моих лет
между городом Да и городом Нет!
Пусть уж нервы натянуты, как провода,
между городом Нет и городом Да!
У Григорьевой:
Текут, как песчинки, года…
Но так же, как полночь и свет,
Нужны нам и нежные "да",
Нужны и суровые "нет".
Замечательное единомыслие, которое в данном случае не является опасным! Оно предостерегает читателя от приверженности к одноплановым стандартам и категорическим выводам. Слаженность в хоровом пении - это хорошо. Слаженность в категоричности мышления - это плохо. И опять-таки: единомыслие, направленное против дубовой категоричности - это очень и очень хорошо. Так вырастает большая философски-поэтическая проблема, типичная для разных времён.
И, как противоположность всеми признанному кумиру, предстаёт образ другого талантливого поэта - Олега Григорьева, однофамильца и тёзки Ольги Григорьевой. Он возникает в виде веточки, лежащей на дорожке, которую, жалея, проходящие люди всё-таки пинают. Выросший из земли, непонятый веком, поэт снова уходит в землю… Может быть, для того, чтобы появились новые всходы? Кто знает…
А вот ещё однозвучное имя - ростовский поэт Леонид Григорьян, только что ушедший из жизни. Поводом для посвящённого ему стихотворения послужил его сборник стихов, подаренный павлодарской поэтессе - сборник со многими опечатками, исправленными рукой автора. Казалось бы, случай рядовой, даже банальный. Но не для Григорьевой, которая во всём ищет подспудный смысл. И находит. Авторские исправления - это признак того, что поэт думает о тех, кто прочтёт его стихи. В данном случае Леонид Григорьян думал об Ольге Григорьевой.
Он тревожился за каждую буковку, могущую разрушить духовное единение двух поэтов, которые никогда не общались визуально. Конечно, они совершенно разные - и по мировоззрению, и по мироощущению, и по манере письма. Но в одинаковой степени служат искусству слова. И Григорьева не винит корректора, проглядевшего ошибки в наборе, ибо благодаря ему она получила драгоценный сборник с авторскими исправлениями. А далее следует многозначительный вывод:
И сборнички всё дороже,
И все опечатки - смех,
Покуда исправить может
Сам автор
ошибки все.
И горестно сознавать, что следующий сборник Леонида Григорьяна (а он обязательно будет издан) Ольга Григорьева увидит уже без авторских исправлений….
Если с Леонидом Григорьяном у павлодарской поэтессы было лишь заочное общение, то с Владимиром Гундаревым - непосредственное и постоянное. Человек и поэт для неё слиты воедино. Поэтому стихотворение, посвящённое ему, называется не "Гундареву", а просто, ёмко и вершинно - "ГУНДАРЕВ"! Как песнь в честь победы человеческого и творческого духа! Но песнь сама по себе получилась не торжественная, а глубоко лирическая и благодарная. И таит она в себе не только восторженное отношение поэта к поэту (что так редко бывает в наши дни), но содержит и мнение народное о легендарной песне "Деревенька моя деревянная".
И здесь я подхожу к главному циклу стихов Ольги Григорьевой, где романтика поэтического долга проявляется с особой силой - к циклу стихов, посвящённых Марине Цветаевой…
|