|
Наум Шафер. День Брусиловского Романс Печорина
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |
При всём своём миролюбивом характере Володя насытил поэму различными сшибками, громыхающими звуками, сверхэкспрессивными действиями персонажей. А на Олимпе он втянул меня в самую настоящую кутерьму. Подлетевший на крыльях Орфей вручил мне арфу. Мне надлежало сыграть свои мелодии перед всесильным Зевсом, восседавшим на божественном троне:
По струнам тут провёл Наум.
Раздались звуки. Тихо, нежно
Лилась мелодия. Прилежно
Зевс слушал и вдруг стал угрюм,
Лицо его окаменело,
В глазах зажёгся огонёк,
Застыло старческое тело
И только выговорить мог:
"Как чудно!" И опять в мечты,
Всплакнув, могучий погрузился.
Такого чувства, красоты
Никто ещё, как ни прудился.
Не мог достичь. За звуком звуки
Летели. Плакала струна.
Мелькали мастерские руки.
Рыдал беззвучно старина…
Сия идиллия прервалась с приходом жены Зевса - Геры, которую громовержец ласково называл Геруськой. Ну, разумеется, она влюбилась в меня с первого взгляда:
... к нему
Богиня не спеша подходит
И глаз божественных не сводит
С него. А Зевсу своему
Так говорит: "Как он прекрасен!
Как взор его суров и ясен!
Ей-ей, наш гадкий Аполлон
Ногтя его, мой друг, не стоит.
Надеюсь, всё же удостоит
Меня своим вниманьем он".
От неожиданности я упал и набил себе шишку. Что же дальше? А дальше уже пошло невообразимое:
Зевс закричал. Эроты, феи
Слетелись - кружатся, визжат...
У всех от крика вздулись шеи,
И стал Олимп, как мрачный ад.
В безумстве боги суетятся,
Зевс мечет молнии вокруг.
Но вот наш закадычный друг
Вздохнул и начал подниматься
Потрогал лоб, затем затылок.
"Вот шишки, - шепчет про себя, -
И дёрнул, чёрт возьми меня,
Здесь быть!" - "Мой друг, ты очень пылок!" -
Зевс заворчал. - "Пошёл к чертям,
Ты, престарелая скотина,
Прочь убирайся, образина,
Не то - я всем вам здесь задам!" -
Вскричал Наум. И в злобе дикой
Он арфу чудную схватил
И в громовержца запустил.
Тот на пол...
Потерявшая стыд Гера, вместо того чтобы помочь мужу, ринулась ко мне:
На шею бросилась, чарует,
И обнимает, и целует...
Если придерживаться принципа, что каждый должен знать, о чём он говорит, то Володя, выбрав себе тему по душе, к концу поэмы окончательно запутался и уже не знал, о чём говорить дальше и как выпутаться из своего же собственного сюжета. Не сочинять же третью часть о моих приключениях с Геруськой... И он прибегнул к нехитрому приёму:
Вдруг грохот. Прочь отбросив мглу,
Стрела мелькнула. Пошатнулся
Весь замок. Синеватый блеск
Всех ослепил. Раздался треск,
И... в ужасе Наум проснулся.
Расписавшись под последней строкой, Володя буквально за пять-семь минут набросал выразительный рисунок, который он назвал "Сцена на Олимпе": я стою с жалкой ухмылкой перед стариком Зевсом, величественно сидящим в кресле, а Орфей, размахивая огромными крыльями, подлетает ко мне с арфой в руках.
Композиция, объединяющая трёх персонажей, создаёт впечатление единого действия, но в чём-то напоминает полифоническое письмо: я тут (в принципе очень похожий) вроде бы сам по себе и выгляжу как неуклюжий и стеснительный простачок, который вряд ли мог вызвать слёзы, а затем и ярость у могучего Зевса (о том, что эффектная Гера никак не могла увлечься таким расхлябанным "кирюхой", уже не говорю).
- Ты меня изобразил как бедного родственника, который пришёл на поклон к богатому дядюшке, - такова была моя первоначальная реакция на этот рисунок.
- Исправлюсь, - серьёзно ответил Володя. - Я давно замыслил написать твой портрет. И знаешь, как он будет называться? "Романс Печорина". Всё! С завтрашнего дня ты начинаешь мне позировать.
- Лучше бы ты возобновил работу над либретто. Ведь мы с тобой проблему-то и не сформулировали до конца.
- Нет, сначала я напишу картину "Романс Печорина". Всё равно лучшей мелодии ты не придумаешь. А проблема сформулирована в словах романса. Так куда же нам торопиться?
Забегая вперёд, скажу, что в конечном итоге либретто написал я сам, используя различные стихи Лермонтова, а также стихотворные фрагменты Щербакова и Устинова. Это произошло уже года полтора спустя после описанных событий, когда Володя временно прекратил учёбу в КазГУ, а я отсиживался на показательных уроках в одной из алма-атинских школ, готовясь к педагогической практике. На этих уроках мне было ещё более тягостно, чём на лекциях по марксизму-ленинизму, потому что учителя нарочито демонстрировали нам, студентам, своё методическое мастерство. Тогда-то я и начал строчить либретто - страницу за страницей, спасая себя от саморазрушения и отгораживаясь от тирад типа: "Наметьте краткий план сочинения. А теперь сделайте из него трехчастный с подпунктами. Начали: записываем по порядку черты характера Левинсона. В заключение нужно сделать правильные выводы и обобщения". Вот так убивалась живая ткань литературного произведения. Вот так вызревала у учеников ненависть к классике.
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |
|